Охота

Моя охота пришла ко мне, прежде всего, с замечательными охотничьими открытками, что хранились у нас дома в книжном шкафу. Стопку этих открыток я всегда мог достать и, усевшись за письменным столом отца, раскладывать их перед собой одну за другой, как картинки тайного пока для меня, но почему-то очень желанного мира.

В этот мир мне, мальчишке дошкольнику, очень хотелось тогда по-настоящему попасть и остаться там надолго рядом с токующим на сосне глухарём, рядом с тянущим над весенним редколесьем вальдшнепом и обязательно побыть возле тех красавцев-сеттеров, которые замерли в удивительных стойках посреди лугового разнотравья.

Конечно, мне нравились и натюрморты с охотничьими трофеями и ружьями-двустволками. Но не сами ружья и добытые кем-то тетерева и утки рядом с удачливым охотничьим оружием тянули меня к себе. Меня звали в мою будущую путь-дорогу торжественное молчание соснового бора, просторы осенних полей, колдовская тишина лесных моховых болот, разбуженная вдруг выводком белых куропаток, вспорхнувших веером из-под легавой собаки.

Были на моих охотничьих открытках и картины самой охоты, охоты с борзыми и гончими, охоты на волков и лосей, на зайцев и уток. Но, честное слово, эти открытки не трогали меня так, как заснеженная лесная поляна со стайкой тетеревов, или медведь, задумчиво бредущий среди вековых елей.

Были среди моих открыток и открытки с чудесными пейзажами... Сосновый бор, корабельная роща, заброшенная мельница – работы И.И. Шишкина, виды зимнего заснеженного леса, утренняя река в серебре солнечных лучей, багряное пламя осеннего редколесья... Всё это звало и звало меня к себе, и может быть, уже тогда, еще в раннем детстве, я уже видел перед собой ту путь-дорогу, которая в конце концов и привела меня в мою "заонежскую тайгу".

Раскладывать перед собой на столе охотничьи открытки я мог тогда сколь угодно долго, забывая в это время обо всем остальном.

Нет, тогда я еще не думал о своем будущем ружье, не мечтал ни о каких охотничьих трофеях. Но сейчас, спустя много лет, я могу определенно утверждать, что без тех охотничьих открыток, я вряд ли бы стал тем, кем ощущаю себя сегодня, вряд ли бы, погрузившись в литературный труд и сполна приняв на себя пресс-правила традиционной беллетристики, я смог бы покинуть тот мир, где люди с перьями в руках с помощью только своей фантазии занимались изобретением желаемых для себя моделей жизни, и отдать себя целиком другому, живому, а не выдуманному миру – миру Природы, миру Земли.

Следом за охотничьими открытками, направившими меня в путь-дорогу, моим наставником в мире Природы стала скромная книжечка, изданная в совсем далеком сегодня от нас 1923 году в Москве. Это была "Справочная книжка охотника", которую отец подарил мне перед самым нашим отъездом из Москвы в эвакуацию в Пермскую область. На обложке этой книжечки красными буквами сохранилась надпись, сделанная рукой отца: "Васятке. 21/ VII ".

По имени, Толькой, отец называл меня обычно тогда, когда что-то строго требовал от меня, а так для него я был почему-то Васяткой – Васятка да Васятка. Так называли меня и все знакомые отца. И вот этот самый Васятка, отправляясь вместе с мамой из Москвы подальше от войны, и увозил с собой в заветном сундучке, где хранилась еще рыболовная сумочка деда с лесками и крючками, и "Справочную книжку охотника", чтобы совсем скоро, уже на Уральской земле ждать первый снег-порошу, а там и разыскивать следы самого разного зверья.

Эта книжечка-справочник сейчас передо мной и мне очень хочется ее полистать для тех, кто станет читать вот эти самые строчки...

Первые страницы этого охотничьего справочника меня в том семилетнем возрасте еще не интересовали – там шла речь о сроках охоты, о снаряжении патронов для дробового ружья и об "уходе за ружьем".

Да-да, целых восемь страниц убористого текста были посвящены здесь не выбору ружья, не стрельбе из него, а именно "уходу за ружьем"...

Сколько всевозможных справочных книг и руководств по охоте привелось мне затем держать в руках, и в каждом таком назидательном руководстве, разумеется, шел обстоятельный разговор об охотничьем оружии: здесь описывались разные ружья, указывались их достоинства и недостатки, раскрывались тайны ружейных механизмов – и все это чаще всего очень походило на подробные каталоги магазинов, торгующих охотничьим оружием.

Нет, конечно, здесь имели место и указания, как чистить, чем смазывать то или иное ружье, но как ухаживать, ходить за оружием дома, на охоте, во время путешествия – об этом могла поведать мне, уже вроде бы состоявшемуся охотнику, только все та же самая "Справочная книжка охотника", целью которой в данном случае и было воспитать в человеке, собравшемся вступить на охотничью тропу, прежде всего бережливое отношение ко всему, что будет его окружать в его будущей ответственной дороге...

"Уход за ружьем" в моей "Справочной книжке" был написан С.А. Бутурлиным, ее главным автором-составителем, членом Ц.К. Всероссийского Производственного Союза Охотников. Профессор С.А. Бутурлин, как и его не менее знаменитый коллега Н.А. Зворыкин были и остаются спустя много лет классиками нашей русской охоты.

Я вспомнил Н.А. Зворыкина рядом с С.А. Бутурлиным совсем не случайно, ибо наше высокое отношение к охоте, которое закладывалось в двадцатые годы прошлого столетия, во многом определялось работами именно этих ученых-подвижников.

Я беру в руки сейчас еще одну книжечку, подаренную мне отцом попозже, уже после того, как мы вернулись из эвакуации из Пермского края в Москву. Книжечка называется "Что нужно знать начинающему охотнику" и ее автор Н.А. Зворыкин...

Конечно, тогда я, еще мальчишка-первоклассник, пропускал позиции-положения настоящего охотника, которые утверждал Н.А. Зворыкин, и интересовался, прежде всего, его рассказами о собаках и приемах охоты. Но вот прошло время, и я, уже более-менее состоявшийся охотник, снова заглянул в книжечку Н.А. Зворыкина и был поражен найденным здесь:

"Иметь ружье и свидетельство на право охоты – еще недостаточно для того, чтобы называться охотником..."

"Сколько неизведанного и интересного как будто рождается в мире со временем проявления систематической любознательности, и охотник рассматривает окружающий его животный мир не только как источник добычи, но как и интересную область для исследования".

"Кто сознательно относится к природе, тот не разоряет ее. А если он охотник, то не забывает и о задаче сохранения производительных сил ее".

После того, как вы только что прочли приведенные мной слова настоящего рыцаря Русской охоты Н.А. Зворыкина, ответьте сами себе: "Сегодня, в настоящее время, много ли видите вы вокруг себя людей с ружьями, которых можно было бы назвать настоящими охотниками, которые откровенно заботился бы "о сохранении производительных сил" природы?.. Увы, лично я вокруг себя таких людей почти не вижу...

Но о нынешних горьких временах потом, а пока давайте вместе вернемся к моей, замечательной "Справочной книжке охотника", только что раскрытой на девятнадцатой странице, где начинался рассказ "Следы зверей", который и стал для меня в то давнее время первым уроком школы натуралиста-следопыта...

В свое время мне посчастливилось близко знать замечательных людей, которые вершили свои умные охоты в Архангельской тайге. С зимы до зимы эти старатели занимались своей основной сельскохозяйственной работой (хлебопашество, животноводство), а с началом сезона охоты за пушным зверем уходили в свои охотничьи избушки, подальше в тайгу, где разыскивали, прежде всего, куницу. К весне у наших охотников скапливалось сколько-то куньих шкурок, бывало доставалась и штука-другая выдры, а если в тот год приходила белка, то к куницам прикладывались десятки, а то и сотни беличьих шкурок.

Хотя все мои знакомые охотники и заключали с заготовительными организациями договоры, которые, прежде всего, фиксировали их трудовой стаж, но никогда никаких производственных обязательств на себя не брали, т.е. они сдавали в конце сезона пушнины столько, сколько смогли в этот раз добыть, и никто никогда не подталкивал их на перевыполнение какого-то плана и на прочие производственные подвиги. И количество добытой ими пушнины зависело у них не от желания добыть побольше, и а от щедрости самой тайги, от урожая на ту же пушнину в конкретный сезон: побольше, например, куницы в тайге, побольше и добыто куньих шкурок. Шла, мигрировала в этом году белка, добывался и этот пушной зверек. Если же по каким-то причинам случался "неурожай" в тайге, если той же куницы нынче было почему-то совсем немного, то наши охотники могли вообще отказаться от дальнейшей охоты и вернуться из тайги домой или не пойти в свои избушки вовсе – ничто не тяготело над ними, заставляя добывать т.н. последнего зверька. Таких людей, способных извести все живое на корню, среди моих друзей-охотников не было. Они сами были жителями тайги и очень хорошо чувствовали, знали те границы, за которые нельзя было переходить, чтобы не уничтожить саму жизнь.

Но не только пушнину добывали наши охотники-заготовители. Самоловной снастью-жердками могли они ловить рябчика, под зимними березами могли терпеливо дожидаться в шалаше, когда к выставленным на березах чучелам пожалуют стайкой тетерева, чтобы поклевать морозную березовую почку. Но снасть-жердки сторожилась только тогда, когда рябчика в тайге было в достатке, и чучелами приманивали на березы тетеревов лишь при достаточном урожае на эту птицу.

Заготавливали у нас и самую разную таежную ягоду, но здесь всегда помнили, что без ягоды не будет в тайге той же птицы, а посему никогда не вычищали ягодные места.

И как горько было мне, когда в той же Архангельской тайге встречались мне т.н. пришлые люди с ружьями, те же отпускники, туристы, которые могли "колотить" все подряд, не думая о том, что останется природе после них...

Сколько подобных варваров приходилось встречать мне и по Русскому Северу и в предгорьях Алтая, где "бригады" заготовителей кедровых орехов поднимались в "белки", вооружившись мотопилами, чтобы валить и валить кряжистые горные кедры ради злополучных орехов... А "заготовители" родиолы розовой (золотого корня), которые затаскивали в горы бочки-печки для сушки корня, и, в конце концов, уничтожили местами почти все легендарное растение...

Добыча, деньги – чтобы удовлетворить растравленную материальную чувственность, которую определил еще в начале девятнадцатого века как порок-болезнь Запада наш русский гений Иван Васильевич Киреевский, достала все-таки и нас... И вчерашние охотники-старатели, жившие одной жизнью с породившей их землей, отошли в сторону, уступив место неуемным разношерстным заготовителям...клюквой

Видели бы вы, как по нашим северным лесам выгребаются сейчас совками-комбайнами порой все сплошь ягоды, начиная с летней морошки и заканчивая еще недозревшей клюквой... А ведь без ягоды в тайге не будет птицы, не будет и той же куницы...

Сегодня той тайги, где принимал я свою главную науку жизни – науку природы, где еще не так давно вершили свои умные охоты мои друзья-старатели, потомственные хозяева своих таежных угодий, уже нет – в мою тайгу нагрянули т.н. механизированные леспромхозы и снесли все, что можно было снести, не оставив даже полоски леса по берегам чудесных северных озер... И сегодня только память о той недавней умной жизни еще жива, еще может подсказать нам, как жить на земле, не уничтожая саму жизнь...

Я считал и убежденно считаю до сих пор, что только такая охота, которые вершились когда-то в моей "заонежской тайге" имеет право именоваться охотой – ибо она от начала и до конца была естественным состоянием человека, живущего среди природы, который за свое внимание к живой жизни получает право на определенный процент от основного природного капитала...

Здесь, на Ярославской земле, где я пишу сейчас эти заметки, второй год подряд тетеревам не выпадало вывести по весне птенцов. И причиной тому, прежде всего, поздние весенние холода, которые два года подряд навещали нас как раз тогда, когда тетеревятам вот-вот положено было появиться на свет. И тетеревята выбирались из своей яичной скорлупы и, как цыплята домашних кур, тут же после рождения готовы были разыскивать для себя пропитание – ни домашние куры, ни тетерева своих малышей ничем не угощают в отличие, например, от тех же скворцов или ласточек. Но щедрый стол для малых тетеревят не всегда может быть накрыт, и тут на случай всякой (и прежде всего погодной) неожиданности природа подстраховала тетеревят: три дня после рождения эти малые птенцы получали питание за счет яичного желтка, сохранившегося у них после рождения.

Но вот проходят три дня, а на дворе все тот же холод – в природе пищи для тетеревят пока нет, а запасы питательных веществ в организме на исходе... Все. Наступает конец, и выводок тетеревят в случае затяжного поздневесеннего холода погибает...

Так случилось и в прошлом, и в этом году. Ни в 2008 году, ни в 2009 моя собака (английский сеттер, хорошо работающий по тетереву) нигде тетеревиных выводков не обнаружил. И уже весной 2009 года в нашей окрестности токовали, подавали голос только два тетерева-косача.

К концу лета, к началу охотничьего сезона я точно знал, что возле нас обитает только две птицы: одна тетерка и один тетерев-петух...

Скажите, может ли нормальный человек поднять свое ружье в сторону этих птиц-сирот?.. Я думаю, что такой вопрос для человека, думающем не только о самом себе, вообще не уместен.

Ну, если к нам заявится какой-нибудь заезжий стрелок с легавой собакой, которой не так трудно отыскать затаившуюся птицу. Что остановит его при встрече с нашим тетеревом-косачом, одним единственным теперь на всю округу?..

Могли ли так поступить мои недавние друзья, таежные старатели, мог ли когда-нибудь поступить я сам, тоже не меньше своих друзей-охотников, обеспокоенный сохранением "производительных сил природы"?

И еще один пример... Недалеко от моего дома речушка. По лету она не слишком буйная, но весне частенько выходит из берегов и заливает прибрежный луг. Здесь кочкарник, здесь остаются на все лето небольшие болотца после половодья, и здесь из года в год на месте весеннего разлива к лету появляется выводок бекасов – один единственный выводок на всю округу.

Мы не тревожим особенно этих птиц и, убедившись, что молодые бекасы и в этом году появились на свет и теперь уже неплохо стоят на крыле, отступаем и появляемся здесь снова только под осень, чтобы перед отлетом попрощаться с этими птицами...

Этот выводок бекасов нам очень дорог, и ни о какой охоте тут не может быть и речи. Но мы с горечью отмечаем порой, что к концу лета наш выводок потерял одну или двух птиц... Скорей всего и на этот раз "постарались" тут болотные луни, что внимательно следят и за нашим заливным лугом, и за мной, и за моей собакой, когда мы появляемся тут. И стоит собаке отыскать бекаса, как поблизости оказывается и болотный лунь...

Ну, а теперь допустим, что сюда, на наш заливной луг, который мы, конечно, скрываем от всевозможных стрелков, нагрянул посторонний человек, не знающий, что здесь у нас держится к концу лета всего-навсего три, и совсем редко пять долгоносых птичек... Что остановит такого стрелка?.. И даже если ты укажешь ему на его, мягко говоря, промах, то и тут он найдет оправдание своей стрельбе по нашему чуть ли не самому последнему бекасу: мол, собачка в городе засиделась, ей надо было поработать...

Таких примеров, граничащих порой с преступлением, я могу привести вам очень много... Здесь и выбитые по весне глухариные тока на Вологодчине и в Архангельском краю – тока, которые я когда-то знал и которые, считайте, совсем исчезли после того, как дорогу к ним прознали московские стрелки...

Здесь и катастрофическое сокращение дупеля во время осенних высыпок. И чтобы не выглядеть в данном случае одним единственным обвинителем, я обращусь к авторитету известных орнитологов (А.С. Мальчевский, Ю.Б. Пукинский "Птицы Ленинградской области и сопредельных территорий". Том 1. Стр. 321-322. 1983 год).

"В прошлом столетии и до середины нынешнего дупель был одним из основных и излюбленных объектов любительской осенней охоты с подружейной собакой. За один сезон охотники нередко добывали их сотнями... Еще в 1960 году осенний пролет дупеля на территории области был массовым. В районе Колтушских высот и в пойме р. Морьи за день удавалось поднять с собакой до 60 птиц... Именно в 1960 году 14 сентября в районе Колтушских высот В.Н. Амаевым был поставлен своеобразный рекорд: за день охоты им было добыто 36 дупелей. С тех пор столь интенсивного пролета дупелей в Ленинградской области больше не наблюдалось. С каждым годом численность птиц падала, а с начала 70-х годов дупель стал скорее редкой, чем обычной пролетной птицей области... Думается, что дупеля могло быть значительно больше, если бы охота на него была своевременно регламентирована".

Вот и в этом случае стрелки, добывавшие за день десятки дупелей, меньше всего были обеспокоены дальнейшей судьбой этих птиц... Азарт, добыча, трофеи - и тут была разорвана та цепь ответственности перед живой жизнью, без которой человек не имеет права собирать дань с капитала природы: стрелок, приготовившийся к выстрелу, занимает последнюю позицию в системе природользования (выстрел-добыча), не пройдя перед этим всю дорогу к праву на подарок природы, не получив знаний о жизни окружающего мира, не приняв для себя ответственности за жизнь того же тетерева, бекаса, дупеля.

О таких знаниях жизни природы, без которых человек не имеет права поднимать свое оружие в сторону любого живого существа, я уже вкратце говорил, вспоминая своих друзей охотников-старателей... Все они были отменными следопытами, все без исключения, как говорят, держали руку на пульсе своей тайги, все обладали, выражаясь современным языком, полной информацией о том, как живет-может в данный момент их родная тайга. И только, обладая полной информацией о состоянии своих охотничьих угодий, принимали они решение, когда, где и как править на этот раз свою охоту...

Простите, я несколько отвлекся от рассказа о своей самой первой книге-путеводителе в мою будущую охоту, которая, прежде всего, и предлагала мне не упражнения в стрельбе, а знакомство со следами самых разных зверей, подсказывая именно ту путь-дорогу, которая и вела к тайнам жизни дикой природы... Вот так и оказался я, еще совсем мальчишка, в самом начале пути-движении к праву называться охотником...

Следы зверей из замечательной "Справочной книжки охотника" я старательно перерисовывал к себе в тетрадь, повторяя и повторяя завораживающие меня слова: "волк на рыси", "лиса на галопе", "куница на разных аллюрах". И конечно, я очень ждал тогда зиму, первый снег, чтобы, наконец, встретиться со следами самых разных зверей...

И вот зима к нам, в наше уральское село, где жили тогда мы, эвакуированные из Москвы подальше от войны, пришла, явилась вместе с первой порошей – Белая Книга природы была первый раз раскрыта передо мной, но, увы, из всех известных мне по "Справочной книжке охотника" следов я отыскал возле нашего дома только следы зайца... Скорей всего это был заяц-беляк, заглянувший к нам на огород из своей еловой чащи, что поднималась стеной неподалеку от нашего села.

Чуть позже предстали передо мной и свежие следы волков, которые в ту зиму по ночам заглядывали под окна наших домов и старались добраться до собак, попрятавшихся по дворам. С тех пор следы волков я очень хорошо запомнил и безошибочно отличал их от следа любой собаки...

Но не только начальные уроки следопытства достались мне из моей "Справочной книжки охотника" - были здесь и такие рассказы-наставления, как предсказание погоды по местным признакам...

"Признаки перехода хорошей погоды в дурную: ветреную, пасмурную, летом дождливую и холодную, зимою со снежной метелью, сырую и более теплую и нередко с оттепелью..." Были здесь и "высокие слоистые облака с просвечивающими светилами (луна в рубашке)", были и "круги вокруг солнца и луны" и "заход солнца в тучу при усилении ветра"...

Затем шли "признаки перехода дурной погоды в хорошую: тихую, ясную, летом жаркую, зимой морозную и признаки продолжения хорошей погоды"... Это и большой венец вокруг луны и солнца, и исчезающие к вечеру кучевые облака, и обильная роса...

Следом за "предсказанием погоды по местным признакам" шел рассказ о "научных приметах о погоде", а за этим рассказом предлагались наука, как определить "страны света без компаса", и "программа биологических наблюдений" вместе с дневником, куда надо было заносить сведения о прилете и отлете птиц, где обязательно надо было указать, какая при этом была погода, направление ветра – все это вместе и вело, вело меня за собой туда, где и скрывались великие тайны живой природы.

Не знаю, куда бы и как направилась моя путь-дорога без моих охотничьих открыток и чудесной "Справочной книжки охотника", подаренной мне, еще совсем мальчишке, моим отцом... А там, к этим подаркам скоро, уже в Москве после возвращения из эвакуации, достались мне и рассказы М. Пришвина, А. Новикова-Прибоя, И. Соколова-Микитова... И здесь, в этих охотничьих рассказах, передо мной открывался мир природы, в который так неудержимо хотелось попасть вслед за рассказчиками, умевшими ценить в охоте, прежде всего, не выстрелы, не трофеи, а неповторимое колдовство первозданной природы, которое окружало их на их охотничьих тропах...

Встречался или не встречался вам когда-нибудь небольшой рассказ И.С. Соколова-Микитова "На глухарином току", не знаю. Но рассказ этот настолько замечателен своим проникновением в жизнь весеннего леса, что я позволю себе привести здесь из этого рассказа совсем небольшой отрывочек:

"Вот я тихо иду, ступая по мягкому, как ковер, мху, выбираю место и удобно сажусь. Я сижу так долго один в лесу, слушаю и смотрю. Медленно, золотя самые высокие вершины, опускается солнце, а в просветах, над отдышавшейся землей, толкут комары мак. Редкий, окруживший меня сосняк похож на чудесный доисторический лес. И доисторическим, первобытным человеком чувствую себя в лесу. Какая-то птица шевельнула наверху крылом, и упала, цепляясь по сучьям, сухая легкая ветка. Проснувшаяся мышь зашуршала у меня под ногою, шевеля прошлогодний лист, пробежала и скрылась. Цвикнул, криво пролетая над лесом, серебряно освещенный снизу, рано поднявшийся вальдшнеп. И в ту же минуту – еще не совсем зашло солнце – большая черная птица низко пролетела над моей головой и с шумом, обламывая сучья, садится. На золоте неба, над вершиной ярко-зеленой сосны я вижу черную, с козлиной бородкой, голову, ее длинную, вытянутую толкачом шею. Вот она зашевелилась и шумно опустилась на нижний сук, и мне уже не видно черной ее головы. Я сижу не шевелясь, слушаю. Где-то едва уловимо ухнуло и что-то покатилось по лесу, и я знаю, что это опустился на землю весенний вечер...".

Мой отец так и не стал охотником, хотя об этом всегда мечтал, так что подсказать мне мою будущую охотничью путь-дорогу он мог только с помощью книг, посвященных охоте, которые понемногу собирал. Первыми же моими проводниками на охотничьих тропах были друзья отца, которым в отличие от него посчастливилось иметь и ружья, и очень неплохих охотничьих собак, а главное – хоть и немного, но все-таки свободного от основной работы времени...

Эти охотники, друзья моего отца, были самыми обычными советскими людьми, рядовыми тружениками, а не какими-то там господами начальниками, для которых всегда могли приготовить любые охоты. Они сами воспитывали и готовили к охоте собак, сами подыскивали места для своей охоты, и, как помнится мне, никогда не хвастались ни удачными выстрелами, ни добытыми на охоте трофеями. Со своей охоты они могли возвращаться вообще без добычи, но все равно в приподнятом настроении.

Порой казалось, что и ружья, и собаки были нужны этим людям-охотникам прежде всего для того, чтобы вслед за ружьем и собакой, как за волшебным колобком удаляться в свободное от работы время в некие края непуганых птиц, где как И.С. Соколов-Микитов в рассказе о глухарином токе, почувствовать себя первобытным человеком. Это прикосновение к вечным источника чистой жизни, к истокам своей истории-эволюции, когда мы, люди, еще были только охотниками и собирателями и жили в естественном природном мире, зная, понимая этот мир, было, видимо, для друзей моего отца, породнившихся со своей высокой охотой, главным условием, чтобы питать, поддерживать высокую духовность, которая помогали им не опускаться в бездну все разлагающего материального мира, не поддаться той самой растравленной материальной чувственности, о которой я говорил выше.

Как я понимаю уже сейчас, мои первые учителя-охотники были именно высоко духовными людьми, для которых чистоты жизни духа была превыше всего. Именно эта чистота духовной жизни не позволяла человеку быть врагов природной среды, из которой он совсем недавно и шагнул в нынешнюю т.н. цивилизацию...

Вот почему я убежденно считаю, что в нынешнее трагическое время, когда природа и без того несет и несет невосполнимые потери, человек с ружьем в руках, не способный управлять своими страстями, так же опасен для всего живого, как опасен маньяк-насильник...

Но если об опасности, которая исходит от нелюдей, подчиненных страсти насилия по отношению к себе подобным, мы говорим вслух, то о преступлениях т.н. охотников-стрелков мы, как правило, дружно умалчиваем, боясь с их стороны обструкции...

Кто-то из наших стрелков или их адвокатов попробует возразить мне: мол, человек с ружьем в охотничьем хозяйстве находится под контролем егеря и это, мол, гарантия того, что природа от гостя-стрелка никак не пострадает: мол, отстрел будет производиться по допустимым нормам и т.д.

Я согласен, что в вашем хозяйстве, где вы поставили стрелкам тех же фазанов, которых сами и разводите, стрелки по "инкубаторной" дичи принесут вам только доход – вы разведете новых своих фазанов и т.д. Ну, а как быть с весенней охотой на пролетных гусей, идущих после зимовки с юга к себе на север? Это же не ваш капитал – и вы за пролетных гусей получаете чистые деньги, и чем больше прибудет к вам стрелков, тем больше у вас доход...

Да, и тут может существовать какая-то норма отстрела, например, на одно ружье в день только такое-то число добытых птиц. Но скажите, положа руку на сердце, если оно у вас еще умеет честно биться, что остановит вас, начальников по местной охоте, когда желающих пострелять по гусям и тут же расплатиться за эту стрельбу наличными все прибывает и прибывает...

А прежние и нынешние т.н. господские "охоты", для которых частенько не существует никаких ограничений... И число таких "охот", как я понимаю, нынче все увеличивается и увеличивается. И стреляют на таких "охотах", как правило, не "инкубаторских" куропаток, а частенько самых настоящих краснокнижных зверей...

Последнее время охотничьи издания господина П.Гусева увлеченно вспоминали прежние царские охоты. И тут, рядом с поражающим воображение перечнем зверья, положенного за одну такую охоту венценосным стрелком, и фотография-документ: сам последний самодержец Николай Александрович мирно восседает в кресле, на коленях у него громобойная "фудзия", рядом с коронованным стрелком царица, сзади два амбала-телохранителя...

Видимо, вот так вот, удобно посиживая в своем кресле, наш последний царь-государь и принимал на мушку безотказного оружия тех самых коз, оленей, кабанов и прочую разную дичь, которую нагоняли на него поставленные на это дело мужички-солдатики...

Куда вся эта масса дичи, побитая царем-батюшкой за одну единственную охоту в той же заповедной Пуще? Неужели все это на царский стол?!. Никак нет: наш царь, отец своего народа, и тут думал о простолюдинах – щедрой рукой он наделял добытым на своей охоте тех самых мужичков-солдатиков, которые только что гнали на него добычу...

Вот эта самая страсть к стрельбе государя императора, что рекламируется сейчас той же "Российской охотничьей газетой", тут же вызывает из памяти песню, которую на мотив известной "Дубинушки" распевали перед революцией в молодежных кружках:

Там, где Шипка стоит, есть высокий курган, там солдатские кости не сгнили –

В именины царя, чтоб потешить его, сорок тысяч солдат положили...

Именинный пирог из начинки людской брат подносил державному брату.

А в России холодной, России босой, снег заносит крестьянские хаты...

А дальше шла уже сама "Дубинушка", которой вскоре действительно "ухнули" по головам, в том числе и венценосных стрелков...

Конечно, организованные охоты в т.н. "культурных" хозяйствах, где для дорогих стрелков разводят всевозможную дичь, большого урона нашей т.н. естественной природной среде не наносят. Но обслуживая по высшему разряду стрелков, стремящихся удовлетворить свою порочную страсть убийством специально поставленного им живого существа, наши нынешние коммерческие охотничьи хозяйства таким образом культивируют этот порок, который так же предельно далек от охоты, как страсть насильника овладеть тем же женским телом далека от великого чувства-состояния, которое мы называем любовью и которое делает нас только благородней и чище.

Коснувшись сейчас господских охот, я не могу не вспомнить рассказ старого егеря, который лет тридцать тому назад стал свидетелем охоты на весенних гусей героя-полярника тов. Папанина...

Охотился наш великий герой на гусей на Тверской земле, на Бежецких лугах. Здесь для отважного полярника готовили специальную бочку-скрадок, которую зарывали в землю, чтобы налетавшие на стрелка гуси заранее не заметили никакого подвоха.

Бочка-скрадок была весьма внушительного размера: здесь стрелок мог присесть на скамеечку, здесь перед ним был устроен столик, где рядом с закуской стояла и емкость с коньяком... Вот так, отдыхая и постреливая по налетавшим на него гусям, наш знаменитый полярник и отводил душу, отдыхая после трудов на благо родной отчизны...

Рассказчик – егерь, свидетель той самой охоты, поведал мне, что гусей герой-стрелок бил за одно только утро очень много и убитых гусей сам не собирал – это уже после стрельбы-отдыха тов. Папанина птиц, остановленных им в полете, собирали помощники-егеря...

Ну, как – впечатлила ли вас такая "охота"?.. А нынешние охоты – стрельба с вертолетов и подчас не из охотничьего, а из боевого армейского оружия?.. И все это сходит, как говорится, с рук, где-то как-то забывается, чтобы совсем скоро снова явиться новыми преступлениями, и если не прямо перед людьми, то, по крайней мере, перед доставшейся нам, недоумкам, природной средой, которую пока еще никто не отменил как среду нашего обитания.

А нынешняя модная трофейная охота?..

Надо ли говорить, что уже сама по себе эта т.н. трофейная охота противоречит любому здравому смыслу, противоречит самой логике природы... Ну, если наш последний царь мог позволить себе валить и валить на землю выставленных на него зверей, если нам, сегодняшним, то и дело показывают разные королевские замки, стены которых завешены препарированными головами оленей, кабанов, то почему бы и нам, рвущимся во дворянство, не попробовать собственноручно застрелить камчатского медведя-великана или какого-нибудь африканского зверя?.. И помалкиваем мы тут, гордецы, что этого самого, трофейного медведя настигли мы с помощью вертолета, а затем, не сходя на землю, с воздуха пристрелили настигнутого винтокрылой техникой зверя...

Не знаю точно, как ведут свои охоты наши трофейщики в дебрях Африки... Но если судить по фотографиям, развешенным в коридорах "Московского комсомольца", которым командует, пожалуй, самый главный наш стрелок-трофейщик, Паша Гусев, где того же Пашу Гусева доставляют на себе, видимо, к месту охоты аборигены-носильщики, то можно почти безошибочно утверждать, что охоты таких трофейщиков в той же Африке совсем не похожи на ту охоту, которую вел когда-то в тех же местах легендарный Белый охотник Дж. Хантер. Да, и у него были там порой помощники, которые прежде всего несли за охотником второе ружье, готовое к выстрелу – такая предусмотрительность была, конечно, необходима при выслеживании того же агрессивного слона, которого следовало остановить, чтобы оградить от него местное население...

Я сам никогда не был страстным коллекционером и из всех известных мне предметов как-то, правда, не очень страстно, а так, при случае, стал собирать оставленные птицами, уже не нужные им гнезда...

Эти гнезда я находил, прежде всего, в своем большом саду – чаще всего это были гнезда садовых славок, горихвосток, дроздов-рябинников. Прибавил я однажды к своей скромной коллекции и гнездо зяблика, украшенное узенькими полосками бересты. Это гнездо обнаружил я в вершине липы, что росла возле моего дома и которую пришлось свалить: она подгнила изнутри и вот-вот готова была упасть на мой дом и на электрические провода.

Эти оставленные, уже отслужившие свое птичьи гнезда и сейчас лежат у меня на полочке в моем деревенском доме. И я порой обращаюсь к ним и вспоминаю, когда и где их отыскал-встретил... Вот и вся моя коллекционная страсть... Но если бы все коллекционеры были так сдержаны, как я, и если бы гипертрофированная страсть того или иного коллекционера не распространялась бы на объекты живой природы.

Я знал одного ученого-орнитолога, который очень гордился своей коллекцией птичьих яиц... У него в коллекции были, пожалуй, яйца всех птиц без исключения, и главное – самых редких наших пернатых...

От такой коллекции мне делалось не по себе – можно ли было забирать яйца из гнезда птицы, которая и без того вот-вот могла исчезнуть с лица земли?.. А такие "предметы" в коллекции моего ученого-орнитолога были, и он особенно гордился, например, яйцом белого журавля, стерха, спасением которого как раз сам и занимался...

Знал я еще одного коллекционера-натуралиста. По профессии охотовед, неплохой фотоохотник. И все было бы хорошо, если бы не заедала его страсть-коллекционирование... А собирал он чучела самых разных, собственноручно добытых птиц. И помню я, как тряслись у него руки, когда в Дарвинском заповеднике он оказался без ружья неподалеку от гуся-пикульки, которого как раз и не было пока в его коллекции... И я уверен, что моего коллекционера в тот момент не остановили бы никакие заповедные законы...

Зная кое-кого из наших т.н. ведущих трофейщиков, я берусь тут утверждать, что все они, увы, к тому же из рода-племени все тех же ущербных людей, зараженных страстью коллекционирования... А уж если к этой страсти прибавить страсть известного уже нам стрелка-убийцы, то можете представить себе, какую опасность несут окружающей нас природе эти самые стрелки-трофейщики...

Чтобы вы смогли составить для себя хотя бы общее представление о т.н. трофейной охоте, приведу здесь один единственный пример такой "охоты", которая проводилась лет двадцать с лишним тому назад в еще бывшей Чехословакии на такого редкого зверя, как зубр...

О том, что в их хозяйстве вскоре может заматереть очень приличный экземпляр этого самого, почти реликтового зверя, чехи знали заранее и держали, как говорят теперь в таких случаях, на контроле весь процесс: они точно знали, как живет это жертвенное животное, где ходит-бродит, и всегда были готовы вывести на него стрелка, пожелавшего купить себе такую трофейную "охоту".

И вот будущий трофей подрос, достиг нужных, выдающихся, с точки зрения трофейщиков, кондиций, и чехи объявили конкурс-аукцион, на который и выставили своего выдающегося зубра.

Аукцион был честным – право на выстрел тут получал тот, что больше заплатил. Жертвенный зубр был продан, а дальше стрелку представили его жертву...

Стрелок-трофейщик, заранее заплативший за свой будущий трофей очень приличные деньги, был, в конце концов, весьма доволен результатом торговли-убийства. Его зубр действительно был выдающимся экземпляром, и теперь этот трофей мог кочевать по самым разным трофейным выставкам, за участие в которых владельцы трофеев, разумеется, получали разные премии, которые, в конце концов, и компенсировали все прежние расходы.

Я не знаю, какие премии получают наши доморощенные трофейщики, компенсируют ли эти премии затраты, понесенные на трофейной стрельбе, но думаю, что скорей всего наши отечественные добытчики выдающихся экземпляров диких зверей пока еще находятся на стадии т.н. "первоначального накопления капитала" и довольствуются тут главным образом утолением собственного тщеславия и восторженным изумление профанов: вот, мол, я какой мастер-стрелок...

Так или иначе обстоят дела в нашем трофейном увлечении-бизнесе, но только ясно одно: трофейщики изымают из дикой популяции животных лучшие экземпляры – рядовые им просто не нужны.

А чем оборачивается для природы, для дикой популяции тех или иных животных изъятие из нее выдающихся экземпляров?

Конечно, более-менее грамотный человек может легко сообразить, что появление выдающихся экземпляров в популяции тех или иных животных – это достижение природы, верхняя планка, к которой надо стремиться всем остальным, чтобы поддержать необходимое для успешной жизни качество своей популяции.

К тому же от выдающихся производителей пойдет и потомство получше, покрепче – это тоже истина, известная хотя бы каждому неглупому крестьянину. А не будет выдающихся производителей, и пойдут детишки от не самых лучших отцов, и начнет мельчать род-племя, где предводитель племени-популяции, по причине своего отсутствия, уже не сдержит малосильных бродяг-холостяков.

В тех же крестьянских хозяйствах, у тех же охотников-промысловиков есть такой хорошо понятный им термин – "измельчание"... Выбывают экземпляры покрепче, посильней, изымаются они таким образом из процесса воспроизводства, и очень скоро внимательные люди отмечают, что мельче вокруг становится и зверь, и птица, и рыбы – прежняя жизнь стала терять необходимые ей для качественной жизни черты...

Вот вам и самый суровый приговор т.н. трофейной "охоте"!

Но услышат ли его наши трофейщики-коллекционеры?

Не так давно в охотничьем журнале Паши Гусева руководитель московских трофейщиков во всеуслышание заявил, что, мол, за трофеями уже и не так обязательно лететь куда-то за океан, вот, мол, у нас, под самой Москвой, в районе Сергиева Посада на поля выходили нынче два медведя. Мол, ату их, господа стрелки-коллекционеры.

Как-то неприятно, даже брезгливо стало мне от прочитанного... Надо же, в ближайшем Подмосковье появились звери, вроде бы давно потерянные здесь – и радоваться бы нам вернувшейся жизни, подумать, прежде всего, как сохранить это явление, а тут – на тебе биолог по образованию, человек, который должен был бы, прежде всего, озаботиться сохранением для родного Подмосковья редких животных, уже хватается за оружие: чем ни трофей медведь, застреленный чуть ли не у стен Кремля...

Вот, пожалуй, и все о т.н. трофейной "охоте"...

Процент трофейщиков среди прочих наших стрелков весьма невелик – дело это требует куда больших затрат, чем стрельба по "инкубаторным" куропаткам, но беды от них, пожалуй, куда побольше, хотя бы по той самой причине, что уничтожают эти самые стрелки-коллекционеры прежде всего то самое лучше, что создает природа, на что она особо надеется и что у нее отбирают не за понюх табака...

Я уже не говорю о том, что сами по себе некоторые наши трофейные "охоты", например, с вертолета, на зверя, занесенного в Красную книгу, безусловно, требуют, если соблюдать принцип равенства перед законом всех граждан страны, пристального внимания Прокуратуры...

Ровно двадцать лет тому назад (1990г.), под самый закат Золотой Осени, когда ночные холода успели иссушить нескошенные травы, а бурьян вдоль проселочных дорог уже потерял последние живые краски, попадал я первый раз в ту самую деревушку Гора Сипягина, где мне предстояло в будущем обитать с зимы до зимы, а то и задерживаться здесь дальше и покидать свое нынешнее "имение" другой раз только после Крещенских морозов.

К тому времени мы уже владели домом в упомянутой деревушке – покупку домовладения еще по весне оформляла моя супруга, и теперь она на правах проводника указывала мне дорогу, по которой в будущем и предстояло нам попадать к людям, к магазинам, а затем возвращаться обратно, в свой "сиротский", как я его окрестил, крестьянский домишко с тремя окнами наперед и с двумя на правую сторону...

Никакой общественный транспорт в нашу сторону никогда не добирался, с районным автобусом мы расстались в восьми с лишним километрах от Горы Сипягина и теперь преодолевали последние километры пути по обычному для этой местности проселку, обставленному с обеих сторон уже упомянутым осенним бурьяном.

Вот здесь, возле этого бурьяна, я и встретил вдруг шуструю стайку щеглов-красавцев... Затем еще и еще такие же стайки пернатых щёголей, и почти следом за ними довольно многочисленный отряд пугливых реполовов...

Это были уже осенние стайки-отряды птиц, которым с наступлением холодов предстояло кочевать по нашим местам в поисках пищи.

На щеглах и реполовов неожиданная встреча с пернатыми кочевниками у меня не закончилась – тут же возле дороги на невысокой ольховой чащине заметил я веселых, суетливых чижей – эти шустрые птички то и дело повисали на ольховых шишечках, выбирая оттуда свои любимые ольховые семена.

Если бы мне пришлось трудиться в биологии, то я скорей бы всего выбрал для себя орнитологию – науку о птицах... Птиц я очень люблю, люблю с детства и без этих чудесных созданий не мыслю себе наши леса, рощи, поля, луга... Птицы, пожалуй, самые ранимые наши соседи, они очень чутко реагируют на все, что исходит от человека, и своим отсутствием рядом с нами очень точно подсказывают нам, что вокруг нас беда, что среда нашего обитания, в которую мы необдуманно вмешались, стала ущербной, непригодной для качественной жизни, а потом, мол, они, птицы, и ушли от нас подальше.

А если эти крошечные, беззащитные, крайне ранимые живые существа-комочки, которых так просто обидеть, не отошли от тебя, живут рядом с нами из года в год, не убывают в числе, то можно быть более-менее спокойным, что здесь, где мы обитаем, мы еще не успели оставить свои разрушительные следы...

Я до сих пор очень хорошо помню, как в Финляндии в конце зимы 1984 года вдруг возле дома фермера на дереве увидел большущую стаю щуров... Точнее, сначала самих птиц я не увидел – был пасмурный, серый день, и тут через эту почти слепую хмарь ко мне пришли чуть слышные голоса, которые я не мог ни с чем спутать...

Совсем негромкое "пьюю-лии, пьюю-лии" не позволило мне ошибиться – на ветвях рябины чуть приметно раскачивались щуры или, как их раньше называли, "чухонские попугаи"...

Я подошел поближе, птицы, казалось, совсем не обращали на меня внимания, и я уже мог отметить малиновые рубашечки самцов и желто-оранжевые накидочки самочек и молодых птиц...

Я стоял, как завороженный – щуров у себя, в России, я не видел давным-давно. Только изредка в Москве на Птичьем рынке встречал я у кого-нибудь из продавцов одного единственного, да и то молодого, а не малинового красавца щура... И всё... А ведь вроде бы совсем недавно эти северные жители не облетали по осени и по зиме, особенно в урожайные на рябину годы наши подмосковные леса. Но щуры нас оставили, забыли, а вот в Финляндии по-прежнему большими стаями кочуют себе и кочуют по зиме.

Финны меня и до встречи здесь со щурами потрясли своим особым, почти любовным отношением к пернатым соседям и гостям... В Хельсинки, буквальным образом, у меня под ногами по лету шныряли черные дрозды, а ближе к зиме почти в каждом магазине продавались необмолоченные овсяные снопики, которые выставляли для птиц, одев их на палку, воткнутую в сугроб... Повсюду были птичьи столовые –кормушки, и самыми частыми прозрачными рисунками-плакатиками на стеклах дверей и окон были рисунки красногрудых снегирей возле овсяных снопиков или на ветвях рябины.

Надо ли говорить, с каким уважением, с какой завистью относился я к жителям страны Суоми, для которых забота о птицах была чуть ли не главной общественной заповедью...

При мне, в 1984 году парламент Финляндии принял закон, по которому хозяин заболоченного луга, болотца не имел права самовольно осушать эту землю и разрешение на такую мелиорацию он получал только в том случае, если на его заболоченном участке земли не гнездились те или иные птицы...

До сих пор все это я вспоминаю, как сон-мечту – нам бы так... Да, куда там... Мы умудрились так похозяйничать вокруг, что по многим местам уничтожили всю птичью жизнь...

Вот почему с такой радостью, с таким счастливым удивлением встретил я по дороге в свою будущую Гору Сипягина щеглов, реполовов, чижей, а затем и стайку-облачко осенних чечеток ... Значит, сохраняется здесь жизнь, если птицы принимают эту землю, не сторонятся ее, не улетают отсюда прочь...

Пришла весна, и я снова нашел подтверждение тому, что мою Гору Сипягина птицы пока не забыли в своей дороге-жизни...

Первыми о своей встрече с весной дружно объявили наши овсянки... Петушок этой птички с желтой грудкой и такой же яркой желтой головкой видной, заметной издали, восседает на вытаявшей из сугроба веточке ивы и громко, слышно на всю округу, весело вызванивает в свой золотой колокольчик: "тинь-тинь-тинь-тинь-сиии...".

Это была одна из самых первых песен весны, на которую обязательно указывали все известные мне календари природы: мол, услышишь первый раз милый колокольчик овсянки, знай – весна уже совсем рядом.

И действительно, наши, называемые наукой обыкновенными, овсянки тут никогда не ошибаются... Но вот беда – давно не приводилось слышать мне по весне голоса этой птички, исчезали, уходили они почему-то от людей. И теперь, когда слушал первые песенки этих птичек здесь, на Ярославской земле, казалось мне, что, оставив почему-то свои прежние места обитания, наши овсяночки прибыли именно сюда, к нам, ко мне, и теперь здесь нашли себе новое место для благополучной жизни...

Поющих овсянок я слышал и видел теперь каждый день, их было много, и по их песням я достаточно точно мог определить, где именно устроят они в эту весну свои гнезда, где выведут птенцов...

Следом за овсянками о приходе весны, конечно, объявили скворцы... Они вскоре появились возле скворечников и принялись соревноваться друг с другом в своем замысловатом пении-фантазии.

Вместе со скворцами вернулись к себе домой и наши жаворонки... Сразу за моей усадьбой начинается большое поле-луг, где по лету косят траву, а после сенокоса пасут колхозных телят. И сейчас, когда этот луг-поле только-только распрощался с последним снегом, над ним, высоко-высоко в небе зазвенели хрустальные колокольчики жаворонков...

А стоило явиться первому весеннему дождю, что совсем опустил к земле зимние сугробы по лесам, как на краю нашего леса, что подступает почти к самой деревушке, раздались голоса-позывки только что вернувшихся с зимовки зябликов...

"Пинь-пинь, пинь-пинь", - совсем по-синичьи подают свои голоса эти птички-путешественницы, - "пинь-пинь, пинь-пинь", раздается со всех сторон... Но пройдет день, другой, много – третий, и вместо осторожного "пинь-пинь, пинь-пинь" раздастся в лесу громкая, чистая трель с характерным росчерком-точкой в конце песенки: "фью-фью-фью-фью –ля-ля-ля-вич!"... Это зяблик отдохнул, осмотрелся и вспомнил свою чудесную песенку.

А птиц тем временем все прибывало и прибывало... Трясогузки, пеночки, зарянки-малиновки и, конечно, дрозды-рябинники, что целыми отрядами опускались за деревней на наше поле, чтобы подкрепиться здесь после трудного путешествия.

Дрозды-рябинники частью улетали дальше на север, а частью оставались у нас, заселяя березы по оврагу и, без умолку вереща, принимались устраивать свои гнездовые дела. А чуть в стороне от нашего оврага, которым полностью владели суетные и шумные рябинники, там, где поднимались стройными точеными пирамидами ели-красавицы, по вечерам слушал я удивительные, колдовские песни певчих дроздов...

Весна пришла, пришла широко, щедро одаривая оживавшую после зимы землю самыми разными птичьими песнями... Пеночки, лесные коньки, зарянки-малиновки... А там к голосам певчих птиц добавлялись и голоса токующих тетеревов, и "барашек" бекаса, пикирующего с высоты небес на свое болотце, и беспокойные крики чибисов, и кряканье уток, чуть позже – громкие скрипы-рулады коростелей и наконец хорошо известное многим "спать-пора, спать-пора" маленького петушка-перепела...

Казалось, что всему этому пернатому многоголосью никогда не будет конца, что каждая весна вот так же, как сейчас, будет наполняться до краев радостью птичьих голосов, что вот эта самая земля, так щедро одаренная вниманием самых разных пернатых, и дальше остается таким же гостеприимным местом для всего живого...

Но, увы, что-то случилось, произошло и, видимо, не только здесь, у нас, но где-то вообще, и со временем я стал замечать, что птиц вокруг моей Горы Сипягина из года в год остается все меньше и меньше.

Как-то по весне не дождался я дроздов-рябинников, что целыми отрядами исправно прибывали в апреле на наше поле за деревней и охотились здесь за земляными червями... Не встретил я в тот год этих птиц и у себя на огороде, куда они тоже нет-нет, да и заглядывали по весне в поисках корма. Не появились дрозды и возле своих берез, что поднимаются по краю нашего оврага – в тот год эти птицы здесь так и не поселились. Правда, ближе к осени небольшие стайки рябинников все-таки навестили наши места, пооббивали немного рябины, но не собрали, как обычно, всю ягоду и с холодами исчезли совсем.

Не вспомнили свои прежние владения эти птицы и на следующий год, не стали радовать нас и дальше – словом, с дроздами-рябинниками я почти расстался... Нет, сколько-то этих птиц по весне и лету все-таки попадалось мне на глаза, больше того, почти каждый год нахожу я одно-два гнезда рябинников у себя в саду – эти гнезда птицы-мастера ловко пристраивали между столбами моего забора и штакетником и выводили здесь своих птенцов... И все... Но прежних громкоголосых, беспокойных птиц с тех пор у нас уже не было.

Вместе с дроздами-рябинниками исчезли из наших мест и певчие дрозды, и больше не пришлось мне наслаждаться по весне колдовским пением этих знаменитых лесных солистов...

Обычно по весне, сразу после прилета, а там и по осени, перед отлетом на зимовку, обычно видел я певчих дроздов у себя на огороде. Как и рябинники, они охотились здесь за земляными червями, подолгу настороженно замирали и только чуть-чуть поводили из стороны в сторону головкой, а затем коротким кивком-наклоном оказывались тут же там, где из своей норки только-только показался желанный для них червяк, и ловко ухватывали его клювом... Но с тех пор, как расстался наш лес с песнями певчих дроздов, этих птиц перестал встречать я и у себя на огороде...

Что случилось? Что или кто виноват в том, что наши дрозды потерялись где-то в дороге то ли к местам зимовки, то ли на обратном пути, к местам гнездования?

Не секрет, что на наших перелетных певчих птиц, отправляющихся в свои предзимние путешествия на юг, как говорится, через всю Европу, в той же самой Европе поглядывают излишне плотоядно: на тех же самых дроздов на юге Европы охотятся, а затем, видимо, с удовольствием употребляют их в пищу...

А совсем недавно узнал я, что не только дроздов добывают с целью дальнейшего поглощения слишком непримиримые ко всему, что касается нашей русской жизни, господа европейцы – так на Кипр с целью посетить тамошние рестораны и употребить блюда из наших певчих птичек каждую осень исправно устремляется поток гурманов, например, из той же Германии. И хотя на самом Кипре вроде бы и запрещается отлов перелетных птиц и таковых охотников вроде бы даже как-то наказывают, но никаких санкций к ресторанным службам, переводящих птиц-крошек в т.н. изысканное кушанье, не применяют – видимо, потому, чтобы не подорвать т.н. национальный ресторанный туризм, а с ним и благосостояние страны...

Так что, может быть, и наших дроздов так же, как и других пернатых путешественников, тоже успешно переваривают в своих желудках те же господа бюргеры из чрезмерно просвещенной Европы...

Еще мальчишкой-школьником узнал я из замечательной книги Дмитрия Никифоровича Кайгородова, посвященной "Царству Пернатых" о том, что наших чудесных птиц, наших замечательных друзей и соседей кое-кто просто поедает, переваривает в желудке... Правда, Д.Н.Кайгородов поведал мне тогда прежде всего не о дроздах, а о снегирях:

"О том, что снегирей ловят и стреляют для жаркого – не хочется даже и упоминать... На рынках в больших городах их продают иногда целыми вязанками...

Стыдно не тем, кто приносит их на рынок (это, большею частью, люди бедные и темные), а тем, кто их покупает и несет к себе на кухню, для "паштета"!.."

Как вы понимаете, речь в книге (книга издана в 1908 году) шла о нашей российской жизни – когда-то и у нас водились любители "паштетов" из певчих птиц. Но дальше о таких любителях в нашей стране я уже никогда не слышал... А вот в Европе, оказывается, все до сих пор остается без изменений...

Потеряв почти всех наших дроздов, вскоре отметил я, что и других певчих птиц возле нашей деревни стало куда меньше... Реже стали провожать закаты весеннего солнца серебряные песенки зарянки-малиновки, и даже того же токующего лесного конька теперь надо было долго разыскивать...

Правда, пока не оставили нас своим вниманием кукушки – они исправно появляются у нас в самом конце апреля или в самом начале мая и, надсадно кукую, оповещают округу, что пока не вся жизнь ушла из наших мест.

Да, наших перелетных птиц могли встретить в их дальней дороге разные беды. И не обязательно только стрелки с ружьями и прожорливые любители "паштетов" - в искореженном нами сегодняшнем мире любую жизнь на каждом шагу могут поджидать самые разные испытания... Загаженная отходами нашей цивилизации природная среда, напичканная к тому же под завязку всевозможными информационными потоками, плюс тотальная химизация сельского хозяйства, и тут же генномодифицированные уроды-растения и т.д. Все это медленно, но "верно" ведет нашу изначально природную жизнь к неминуемой катастрофе. И на такую нашу безумную агрессию реагируют прежде все, конечно, самые ранимые наши соседи – птицы: они либо просто погибают, либо остаются существами, теряющими способность воспроизводить себе подобных (теряется способность устраивать гнезда, появляются некачественные кладки – те же яички без скорлупы, появляются на свет нежизнеспособные уродцы и т.п.)...

Последнее время пчеловоды подняли тревогу: семьи пчел по осени, перед самой зимовкой, вдруг оставляют свой улей, где есть достаточные запасы корма, где все вроде бы готово для успешной зимовки, и куда-то улетают... Куда?.. Таких, слетевших вдруг перед самой зимой, пчел никто пока нигде не нашел...Два года тому назад я встретил извещение, что в Греции таким путем за год слетело более 20% от всех пчел. А там следом "порадовали" и США – потери пчел от непонятных слетов доходят до 40% от общего количества пчелосемей в государстве.

Кто-то объясняет это явление усиленным развитием мобильной связи – мол, электромагнитные потоки оказывают на пчел угнетающее действие... Кто-то объясняет подобный суицид наших тружениц-медоносов широким распространением в тех же США генномодифицированных растений... Точного ответа на вопрос пока нет, но пчелы в массе бесследно пропадают.

Два года тому назад подобная беда заглянула и к моим пчелам – в начале октября у меня исчезла-слетела одна семья, оставив и корм, заготовленный на зиму, и некоторое количество расплода, из которого вот-вот должны были появиться молодые пчелы...

Когда-то А.Эйнштейн предрек гибель людей, связав эту грядущую катастрофу с гибелью пчел: мол, люди погибнут всего через несколько лет после того, как погибнут все пчелы...

Бог знает, какой знак подают мне мои пернатые друзья и соседи, исчезая буквальным образом у меня на глазах...

Если в случае с перелетными птицами можно предположить, что их где-то по дороге на зимовку или в обратном пути, к местам гнездования, извели, отстреляли, погубили еще чем-то, то почему становится все меньше и меньше птиц, которым всегда было положено зимовать там, где они появились на свет, а не отправляться в дальнюю дорогу, минуя границы разных государств?.. Почему вдруг так мало встречаю я теперь по осени щеглов и чижей, почему совсем исчезли осенние стайки кочующих реполовов,
почему все меньше и меньше появляется у нас под окнами в начале зимы тех же снегирей?

Правда, нас пока не забывают перед зимой чечетки, но не наши, появившиеся на свет здесь, в Средней полосе России, а северные птицы, родина которых дальше, на Севере, где человек, наверное, еще не так варварски похозяйничал...

Каждую весну радуют меня не только певчие птицы, вернувшиеся домой после зимовки – как только сойдет с полей снег и начнет разливаться полая вода, с нетерпением жду я появления в наших местах путешественников-бекасов...

О том, что бекасы в положенные им сроки и этой весной вернулись к нам после зимы, рассказывали они сами своей оригинальной весенней песней – "барашком"... Поднявшись высоко в небо и почти отвесно пикируя оттуда к облюбованному им болотцу, бекас широко распускал перья хвоста, которые, вибрируя в стремительном полете-падении, и издавали звук, чем-то похожий на блеяние того же барашка, только "барашек" этот был потоньше, помягче и повыше тоном.

Обычно уже в конце апреля бекасы токовали у нас почти над каждым болотцем, но проходило не так уж много времени, месяц май только-только достигал своей вершины, и голоса токующих бекасов ты слышал все реже и реже – не все кулики-долгоносики, "блеявшие" над нашими болотцами в апрельское половодье, оставались у нас выводить своих птенцов. Здесь, в наших краях, у многих бекасов было только временное местообитание – сойдут снега и льды с северных болот, и временно прописавшиеся у нас бекасы полетят дальше. А здесь у нас останется на лето самая малость этих птиц – и действительно, лишь на трех-четырех болотцах встретишь ты к концу весны этих птиц. А уже к середине июня и здесь не увидишь ты бекасов – как только их птенцы встанут на крыло, так наши кулики – "барашки" и переберутся на заливной луг к реке, где дождутся осени, а оттуда прямо в путь-дорогу в теплые края.

Так уж вели себя наши бекасы, возвращение которых после зимы я очень ждал и без "песни" - токования которых никак не представлял себе нашу весну...

Особенно внимательно стал я присматриваться к бекасам, когда у меня подрастал щенок английского сеттера: сколько именно бекасов осталось в наших местах в эту весну, будут ли у них выводки, и смогу ли я по этим куликам натаскать свою собачку...

И вот тут и отметил я, что бекасов, как тех же наших певчих птиц стало у нас почему-то заметно меньше...

Уже в середине мая, когда большая часть токовавших у нас бекасов покидала наши места и уходила дальше на Север, отметил я, что на этот раз не задержались эти птицы, как обычно, ни на Журавлином, ни на Лисьем болотах. Не услышал я в конце мая голоса нашего кулика и над болотом в лесном углу по имени Муравейка. И только возле нашей речки, где, как я и говорил, к лету и собирались все гнездящиеся у нас бекасы, услышал я наконец желанный голосок "барашка". Значит, наш кулик в этот раз остался только здесь, значит, здесь совсем скоро появятся молодые бекасы...

Так и ведется у нас с тех пор – бекасы в наших местах остаются только здесь, возле заливного луга реки Лиги. И остаются даже не бекасы, а всего-навсего несколько птиц...

Почему же наши прежние бекасы покинули наши места, почему не возвращаются на свои прежние лесные болота?..

Новая весна, снова я внимательно прислушиваюсь к голосам птиц и тут определенно отмечаю, что прежних "барашков" над нашими болотами, обычных в начале весны, стало слышно куда меньше.

Сначала я предположил, что наших прежние бекасы почему-то решили не оставаться у нас на лето и ушли дальше, вслед за своими собратьями, давно выбравшими для своих гнездовых дел дальние северные болота... Но тогда все равно они должны были бы сначала остановиться у нас, потоковать здесь, как делают это северные кулики, а уже потом отправиться дальше...

Если бы все это было именно так, то в конце апреля – в начале мая я не отметил бы, что токующих бекасов стало вдруг меньше... Значит, и бекасы, как и наши певчие птицы, которые понесли по каким-то причинам потери, тоже сократились в числе, не просто ушли от нас – значит, и туда, на Север, уходит теперь все меньше и меньше бекасов.

Пожалуй, тут я не мог ошибиться, отметив, что токующих "барашков" над нашими лесными болотами в апреле – начале мая из года в год становится все меньше и меньше, хотя сами болота не сокращаются в числе и никакая мелиорация не подняла пока на них руку – все остается вроде бы на месте, но только нет теперь у нас наших прежних бекасов... Значит, не только пресловутым "потеплением", которое, мол, и гонит теперь наши куликов на Север, все дальше и дальше от летней жары-суши, надо объяснять сокращение численности этих птиц...

До того времени, как я завел себе легавую собачку, я не очень интересовался: есть ли в наших местах еще один замечательный кулик-дупель. Но вот возле меня радостно крутится уже подросший щенок английского сеттера, и я так или иначе вынужден задавать себе вопрос: нет ли где поблизости дупелей, тех самых птиц, по которым лучше всего и поставить, натаскать моего четвероногого охотника.

Кроме обычных для нашего времени стрелков-добытчиков среди наших местных владельцев охотничьего оружия есть, хотя и остаются в меньшем числе, именно охотники, люди, для которых кроме стрельбы существует еще и все то, что окружает нормального человека с головой и сердцем, ступившего на охотничью тропу. С такими людьми у меня всегда добрые, откровенные отношения, и от них, прежде всего, и доставалась мне вся прошлая и настоящая история нашей здешней охоты... Именно к этим патриархам-энциклопедистам и обратился я с вопросом: есть ли где у нас дупель?..

И дупель у нас когда-то действительно был, был по лугам вдоль той же реки Устье, останавливался здесь во время весеннего перелета, какая-то часть птиц гнездилась в наших местах, появлялось здесь другой раз много этой птицы и по осени... Но все это было когда-то, до той поры, пока луга вдоль реки не осушили...Какое-то время видели дупеля и после этого на чеках-прямоугольниках, устроенных мелиораторами, где теперь поднимались не дикорастущие, а культурные, многолетние травы – дупель очень привязан к родным местам и не сразу забывает их, вот и навещали птицы осушенные теперь места. Ну, а дальше все-таки исчезли, пропали, и больше их у нас никто вроде бы и не встречал...

Итак, в истории с куликом-дупелем явно определился след человека-преобразователя природы: дупель, в конце концов, забыл свои родные места, которые не стали подходить ему для жизни...

Если судьба нашего дупеля мне была более-менее понятна, если причины его исчезновения были явными, то ответить точно на вопрос "кто виноват в том, что потери понесли наши певчие птицы" я пока не могу...

Я уже рассказывал вам о тетеревах, обитавших в нашей округе, число которых резко сократилось буквальным образом у меня на глазах.

Мне посчастливилось застать здесь то время, когда тетеревиные выводки встречал я всякий раз, когда отправлялся за грибами. Никто эти выводки, по-моему, не разбивал – ни я, ни местные охотники на тетеревов здесь не охотились, а самое разное хищное зверье, пожалуй, еще не развелось в наших местах так, что могло угрожать лесным петухам и курам полным исчезновением.

Выводки тетеревов каждое лето встречал я, как правило, именно там, где по весне, еще по снегам, начинали ворковать и чуфыкать тетерева-петухи... Это далеко слышное воркование было у нас, пожалуй, самой первой весенней "песней" - тетерева объявляли о начале своего праздника-тока еще до появления у нас первых перелетных птиц.

Хотя и видел я обычно в начале зимы достаточно большие стаи-табунки тетеревов возле наших берез, где эти птицы по зиме кормились березовыми почками, но ни одного более-менее многочисленного весеннего тока я здесь ни разу не отметил. Три, много – четыре-пять птиц собирались у нас на свои токовища. И все. Но зато таких персональных токов по нашей округе было достаточно много, и поутру, когда новый весенний день начинался с легкого морозца, со своей Горы Сипягина, я хорошо слышал голоса тетеревов, токующих внизу, под деревней за Барским прудом, чуть правее, за оврагом, возле бывшей деревушки Пирогово, и сразу сзади, за нашей фермой, на поле у "Муравейки".

Собирались наши рыцари-косачи и чуть подальше от нас, возле деревушки Болвино, а особенно шумели они в это время в стороне, к уже потерявшей всех своих постоянных жителей деревне Рождественое.

В этих местах по лету, как я уже говорил, и ждала меня обычно встреча с тетеревиными выводками...

Ну, а с приближением холодов, когда вот-вот готова была показаться в наших местах зима, лесные петухи и куры, сбившиеся в табунки-стайки, обязательно показывались на старых, раскидистых березах. Здесь, если никто их не тревожил, они могли провести и весь день, а под вечер, перед сгущавшимися сумерками буквальным образом падали со своих берез в снег и, зарывшись в такое снежное убежище, проводили здесь всю ночь.

О том, что тетерева по зиме нередко навещали те или иные березы и здесь, под березами в снегу проводили морозные ночи, легко можно было догадаться по весне, когда снега начинали таять, сходить, и из недавних сугробов показывались-вытаивали лунки-спальни тетеревов. Эти, вытаявшие из-под снегу лунки были хорошо заметны по кучкам тетеревиного помета, оставшегося здесь от ночевавших птиц.

Пережив зиму, наши тетерева снова вспоминали о своих весенних играх-токах, и все в их жизни повторялось сначала. И казалось, что никто и ничто не может помешать нашим лесным петухам и курам и дальше жить своей привычной жизнью...

О том, какая беда-катастрофа обрушилась на этих птиц в начале лета и 2008 и 2009 годов, я уже говорил – тогда поздние весенние холода погубили в наших местах, пожалуй, все тетеревиные выводки, и теперь я уже не вижу на заиндевелых березах вылетевших сюда на березовые почки тетеревов, не слышу голоса некогда шумных тетеревиных токовищ – теперь по весне мне достается услышать лишь одного-двух воркующих по разным углах косачей...

Но беды к нашим лесным петухам и курам стали подбираться, пожалуй, куда раньше, чем катастрофа 2008-2009 годов...

Еще в первые года жизни на Горе Сипягина стал отмечать я, что тетеревов на тех же березах от зимы к зиме становится вроде бы все меньше и меньше... А там мои догадки, что число этих птиц неумолимо сокращается, подтвердили и сами токующие по весне птицы – от года к году недавних шумных токовищ становилось все меньше, и вместо них рассказывали мне о своей встрече с весной теперь по большой части лишь токовики-одиночки...

Что случилось? Кто вмешался в жизнь этих птиц?..

Первыми врагами тетеревов считались у нас, конечно, лисы – они могли вполне успешно охотиться за подрастающими тетеревятами, могли и подкрадываться к тетеревам, ночующим в снегу...

Но до недавнего времени наших лис под достаточно эффективным прессом держали наши охотники-промысловики. Тогда за лисьи шкурки заготовительные организации платили не очень плохие деньги. К тому же многие наши промысловики умели и сами выделывать лисьи шкурки. А раз были такие умельцы, хорошо выделывавшие шкурки, то рядом с ними, разумеется, жили-поживали и мастера по пошиву тех же лисьих шапок, которые в то время были в особой моде... Но вот прежняя жизнь рухнула, организации, заготавливавшие пушнину, куда-то подевались, подевались разом и вчерашние модницы, желавшие щеголять в лисьих шапках – народ разом был опущен в нищету и спрос на меха тут же упал. А раз нет спроса, нет и охоты за теми же лисами...

Я еще застал здесь то время, когда мышкующих лис добывали прямо у нас за деревней. Но затем наши добытчики пушнины прекратили свой промысел-работу, и лисы, оставшиеся без "внимания" охотников, разумеется, увеличились в числе...

О том, как живут-могут наши лисы, знал я не очень плохо. В то время я держал двух отличных рабочих такс. Хотя и не стрелял я из-под своих собак тех же лис, но мог, как говорится теперь, получать о них достаточно полную информацию.

После так называемой "шоковой терапии", когда народу стало уже не до лисьих шапок, я не мог не отметить, что вокруг нашей деревни развелось довольно-таки много лис...Эти хитрые, пронырливые охотники почти на виду у всей деревни таскали наших кур. И, конечно, я мог вполне справедливо предположить тут, что от этих расплодившихся разбойников достается теперь побольше и нашим тетеревам...

Правда, вскоре природа как бы опомнилась и в наказание за наших деревенских кур и тетеревов наслала на расплодившихся лис болезни, и я частенько стал встречать теперь наших рыжих разбойниц с облезлыми хвостами, а дальше в деревню посреди дня стали заявляться совсем дурные лисы. Они могли отрешенно брести деревенской улицей, не обращая ни на кого внимания, а если и заглядывали в наши курятники, то, задавив одну-две курицы, не подбирали их и шли куда-то дальше...

Одну такую лису, которая, не обращая на меня никакого внимания, подошла к моему "Уазику" и по-собачьи пометила колесо моей машины, вскоре отстреляли и отправили в ветлабораторию, где установили, что животное это больно бешенством...

Вот так вот наши лисы, избавленные вдруг от охотничьего пресса, и понесшие затем, пожалуй, очень заметные потери, теперь, видимо, и не стали главными врагами наших тетеревов. Но их место в охоте за лесными петухами и курами почти тут же заняли другие ловкие охотники – куницы...

Куньи шкурки, как и лисьи, с началом наших дурных реформ так же никого не стали интересовать, и, как в примере с лисами, охотники перестали ходить за куницей, и последние почти тут же увеличились в числе...

Куница – упорный, настырный зверь-хищник, но наши охотники во всех тетеревиных бедах винили, прежде всего, не лис и куниц, а кабанов – мол, разведутся кабаны и достанется от них, прежде всего, тем же тетеревам. Если лис и куниц интересуют, прежде всего, тетеревята и взрослые птицы, то кабаны разыскивают и уничтожают под чистую кладки птиц, не давая будущим тетеревятам появиться на свет – если те же лисы или куницы выбьют из выводка только часть будущих тетеревов, то кабаны уничтожают всю обнаруженную кладку яиц – уничтожают всех будущих тетеревят...

Я рассказывал уже о том, как исчезли наши бекасы с тех лесных болот, на которых еще совсем недавно гнездились. Упоминал в этом рассказе и Журавлиное болото, небольшое, но замечательное тем, что по осени именно здесь не раз встречал я журавлей.

Здесь, над Журавлином болотом, каждую весну исправно токовал – "блеял" бекас, а там и появлялись здесь молодые кулички-бекасы... Но что-то случилось, и бекасы свое Журавлиное болото вдруг оставили.

В начале того лета я обследовал это болото вместе со своим подросшим сеттером, и ни молодых бекасов, ни взрослых птиц здесь мы не нашли, но тропы-дороги, которыми были, буквальным образом перерыто все Журавлиное болото, меня поразили. Кабаны здесь были хозяевами, и конечно, они не пропустили бы здесь ни одного птичьего гнезда...

В первые годы своего обитания на Горе Сипягина кабанов я частенько встречал – их разыскивали те же мои таксы. Но кабаны появлялись у нас тогда только под осень, весной и летом в наших местах вроде бы не держались, так что никакой особой опасности для тетеревов да и для других птиц, гнездящихся на земле, вроде бы не представляли...

Но вот к кабанам с тали проявлять особое внимание наши стрелки-добытчики во главе с местными егерями. Именно они по большей части и добывали этих животных. А раз началась официальная охота за мясом, раз особых трудностей с лицензиями и прочими разрешениями тут не стало, значит, надо разводить кабанов. И с этой целью вокруг нашей деревни стали распахивать землю и засевать специально для кабанов овсом, стали вывозить по лесным углам подгнивший картофель и прочие сельхозотходы. И кабаны не заставили себя долго ждать – они появились в наших местах и в летнее время, допекали тут хозяев наших деревенских огородов и, конечно, по-своему хозяйничали во всей округе.

Вот с тех самых пор и поубавились значительно наши тетерева...

К кабанам почему-то у меня никогда не было особого уважения... Я не представлял наш лес без гордых красавцев-лосей, нашу реку без искусных строителей-бобров, а наши овраги без упорных трудяг-барсуков... А вот кабанов из числа наших постоянных жителей-обитателей наших угодий я бы с удовольствием исключил.

Уничтоженные кабанами птичьи гнезда, уничтоженные муравейники, перепаханные-перерытые проселочные дороги, поля, луга, разоренные крестьянские усадьбы, куда это зверье нагрянуло за тем же картофелем – все, что было связано у нас с кабанами, выглядело очень неопрятно, губительно. Но вот именно кабаны у нас вроде бы и не собираются исчезать в отличие от тех бобров, барсуков и лосей...

За бобрами у нас охотятся, правда, не в массовом порядке, как когда-то за лисами, а время от времени, только тогда, когда наши умельцы-добытчики получают откуда-то заказ на шкурки этих зверей. И тогда держитесь, бобры... Видимо, под такой очередной заказ и уничтожили всех бобров, водившихся по нашей реке.

Одновременно с бобрами досталось и нашим барсукам – здесь виноваты уже не шкуры этих животных, а целебный барсучий жир... Еще по осени 2008 года майонезная баночка (250 мл) барсучьего жир стоила у нас (из первых рук) 1000 рублей... Ну, как тут устоять нашим добытчикам.

Да и добывать барсука у нас совсем просто... Вокруг нашей деревни овраги, в оврагах как раз и барсучьи норы. Ставь у выхода-входа в нору капкан, привязывай его покрепче к бревну, которое барсуку в нору никак не затащить, и барсучий жир у тебя "в кармане".

Барсуков у нас было много – это я тоже хорошо знал, ибо изучал жизнь наших угодий с помощью чудесных собачек-такс... Барсуков, как и лис, мы тоже не добывали, но знать о них знали почти все, что хотели узнать.

Со своими таксами я расстался больше десяти лет тому назад. Тогда барсуки у нас еще водились, а теперь все прежние барсучьи норы пустуют. Не появились пока и новые...

Увы, не осталось в нашем лесу и лосей...

Если для наших мест кабан – зверь-путешественник, то лось здесь определенно домосед. И характер такого поведения животных объясняется, прежде всего, наличием необходимого им корма...

Кабан питается корнями и корневищами различных растений для чего и перерывает-перекапывает повсюду землю. Но труд землекопа не из легких, и если поблизости есть сырые луговины и заболоченные пространства, то эти животные-землекопы и держатся по большей части именно там – там почва податливей, там легче прокормиться.

Но это по теплому времени года, с наступлением зимы, с приходом мороза и глубоких снегов, кабанам приходится порой, ох, как туго... Мерзлую почву не очень-то покопаешь, и вот тут, а то еще и заранее кабаны-землекопы и отправляются в путешествие на поиски более подходящих для жизни мест.

Обычно такие путешествия в поисках пищи сопровождаются потерями – тут природа по-своему строго экзаменует диких свиней, и случается, что после суровой зимы число кабанов в тех или иных угодьях резко сокращается...

Так живут наши дикие свиньи, а вот для наших лосей обеденный стол накрыт в любое время года... Лоси стригут ветки деревьев, кустарников, по зиме своими острыми резцами срезают целые полосы коры с еловых стволов – этого корма им вполне хватает даже в самые суровые зимы, а потому и нет необходимости у наших лесных быков и коров отправляться в какие-либо далекие путешествия. Вот почему и встречаешь ты часто лосей, обитающих в округе, когда отправляешься в лес за ягодами, грибами, видишь следы этих животных, оставленные ими недавние лежки по зиме, и отсюда точно знаешь, что этот зверь-красавец здесь, неподалеку, знаешь и радуешься каждой встрече с такой удивительной красотой. И не трогай лосей, не гоняй, не бей, и будут они всегда возле тебя...

Лось – животное, в общем-то, мирное, нет от него никому обычно никакого особого вреда. Разве что лесники, которые выхаживают на своих делянках молоденькие сосенки, жалуются порой на лосей. И действительно, эти лесные быки и коровы по зиме совсем не прочь поразбойничать среди сосновых посадок, поломать у молодых деревьев вершинки. И тут, бывает, возникает необходимость сократить число этих животных – тут уж никуда не денешься, ибо, ликвидировав хищников, естественных врагов лосей, человек обязан сам вмешиваться в жизнь этих животных.

Если кабанов-путешественников стрелку-одиночке добыть весьма трудно (для этого надо устраивать кормовую площадку, рядом мастерить лабаз, а дальше каждый вечер забираться на этот лабаз и ждать зверя), то стрелку, промышляющему в т.н. индивидуальном порядке (что обычно и делают наши стрелки, добывающие лосей вне установленного закона), встретиться с лосем-домоседом куда проще: знай только, как живет, где бродит объект твоего утробного внимания...

Я не буду описывать здесь известные мне по большей части запретные, браконьерские охоты на лося, скажу только одно: такие охоты хорошо известны и нашим стрелкам, добывавшим еще совсем недавно здесь, вокруг нашей Горы Сипягина тех же лесных быков и коров.

Хотя нет-нет, да и постреливали наших лосей разбойные стрелки, но численность этих животных от этого, по-моему, заметно не менялась... Ну, свалишь ты лося, доставишь как-то домой добытую лосятину и дальше ни завтра, ни послезавтра за лосем в лес не пойдешь, ибо добытого только что мяса хватит тебе надолго, а кому-то другому такую тайно добытую тобой лосятину ты вряд ли осмелишься передать – не дай бог узнают о твоей запретной охоте, и греха не оберешься... Поэтому наши тайные добытчики-одиночки до поры до времени и не очень-то хозяйничали в округе.

Но вот жизнь изменилась, начались массовые открытые (по купленным лицензиям) охоты на тех же лосей, и добытое таким способом мясо уже никто не скрывал – его можно было подарить, продать тому же соседу, не опасаясь никакого преследования по закону – охота-то эта законом разрешалась.

Тут под эту разрешенную охоту оживились и наши добытчики-одиночки, и они теперь могли, не очень таиться с добытой лосятиной – к тому же эти самые тайные стрелки еще и участвовали в разрешенных на лосей охотах (поди, разберись, какое у тебя дома мясо: законное или незаконное). Словом, т.н. охотничий пресс на наших лосей сразу вырос, а следом и исчезли почти совсем из наших мест эти животные-красавцы...

Уже которое лето, бродя по лесам и болотам, не встречаю я не только самих лосей, но даже их следов. И только с год тому назад посчастливилось мне все-таки встретить одного единственного лося...

Было это в самом начале октября, когда как раз наши организованные стрелки и начали свои облавные охоты на кабанов и лосей...

Отправился я в то утро на своем "уазике-буханке" в райцентр, и только-только выехал за деревню и оказался в начале нашей лесной дороги, на которую совсем недавно вывезли и еще не успели раскидать большие кучи гравия, как над такой кучей-горой увидел голову лося – увидел горбатую морду и высоко поднятые чутки уши-локаторы...

Рогов у животного не было – скорей всего я встретил лосиху... Я осторожно остановил машину. Животное, конечно, заметило меня, но пока не спешило удаляться. Я выключил двигатель и ждал, что будет дальше... А дальше лосиха показалась вся из-за кучи гравия, посмотрела внимательно в мою сторону и теперь уже быстро миновала дорогу и сразу исчезла в кустах.

Да, это была лосиха, молодая, готовая, видимо, первый раз принять участие в сегодняшней осенней свадьбе-гоне, а там по весне и подарить нашему лесу своего лосенка, а то и сразу двух... Но эта потенциальная мать сейчас уходила в ту строну, где слышались, правда, пока еще далеко голоса-вопли облавной охоты.

Скорей всего это животное сегодня не попадет в загон, но что ждет его, пожалуй, последнего нашего лося завтра, послезавтра, когда теперь наша округа каждый день наша округа будет вздрагивать от ора стрелков-загонщиков...

Нет, всех лосей в нашем районе, конечно, не извели – здесь не повезло, прежде всего, нашему лесному углу: место у нас тихое, без особого начальственного дозора, эдакое убежище, вполне пригодное для любого разбоя, вот и пострадали здесь многие животные. Но есть в районе и такие егерские участки, где лоси постоянно ведутся, где их более-менее внимательно берегут и, конечно, не для того, чтобы любоваться этой природной красотой – лосей берегут здесь для особых охотников, как говорится теперь, для vip персон...

Рассказывали мне сами егеря, что в то, оберегаемое от разбойников хозяйство когда-то приезжали на охоту даже космонавты. А вот совсем недавно, эдак с года два тому назад положил здесь двух выставленных на него лосей аж бывший премьер министр страны господин М.Касьянов.

Свидетели этой охоты поведали мне, что стреляет бывший премьер министр хорошо, что был он на охоте всего часа два с половиной, дождался, как когда-то государь-император, когда выгонят на него обложенных заранее животных, положил их точными выстрелами и, не задерживаясь далее, сел в машину и уехал вместе с сопровождающими его лицами. Это уже после отбытия vip персоны сваленных им животных разделали, лучшие куски лосятины сложили в мешок специально для Касьянова и оправили куда-то следом за ним, а остатки от добытого разделили между собой организаторы этой vip охоты...

Зачем приезжал сюда этот vip стрелок?.. За лосятиной?.. Да вряд ли чтобы только за ней... Отдохнуть после трудов праведных, развеется, подышать чистым воздухом, полюбоваться окружающей природой, побыть наедине с ней, почувствовать в себе очищение от встречи с почти первобытной жизнью?.. Да, вряд ли... Да и о каком там общении с природой может идти речь, когда вся упомянутая охота-стрельба заняла у vip персоны всего два с лишнем часа: пришел, увидел, застрелил – и все...

А может быть таковая стрельба потребовалась тут для какого-то там адреналина, для подзарядки новой энергией?..

Но тогда, может быть, лучше отправиться на стрелковый стенд – там тоже стрельбы, тоже азарт?.. Но там, на стенде, нет добычи, нет остановленной твоим выстрелом чужой жизни...

Так, может быть, главное в этой стрельбе-охоте, где сразу убиты два лося, именно ощущение безоговорочной победы над иным живым существом?.. Но тогда, простите меня, это совсем-совсем не охота, а удовлетворение страсти к убийству.

А если так, то все это выходит далеко за рамки того, что до сих пор называется нормальными людьми именно охотой – вспомните мое представление об охоте, приведенное вам выше... Тогда это опасная патология, которой не грех серьезно заняться социальным психологам, а то и прямо психиатрам... Тогда это обычная страсть к убийству, закамуфлированная под т.н. охоту, которая, честное слово, не известна ни одному настоящему охотнику-промысловику. Такой старатель-труженик никогда не акцентирует внимание в своем рассказе о той же удачной охоте на самом выстреле, на описание добычи – из его рассказа вы узнаете о троплении, о поиске зверя, о встречи с ним, и чаще всего на этом и закончится такое повествование... Не будет тут тех трофейных фотографий, на которых нынешние стрелки, зараженные ненормальной страстью к стрельбе и добычи, навешивают на себя связки дичи или устраивают пиршество прямо над не остывшим еще телом убитого ими животного.

Часто, встречая такие документальные свидетельства удачной стрельбы, я заочно задаю вопрос этим стрелкам: "Что плохого сделал вам этот лось, за что вы лишили пего жизни? Вы голодны, хотите есть? Вам, как коренным жителям тех же Алтайских гор, увы, тайно добывающих для своего пропитания марала, тоже необходимо дикое мясо, чтобы поддержать качество своей жизни при отсутствии в горах тех же овощей и фруктов?.." "А что плохого сделали вам, господин Павел Гусев, разложенные перед вами на фотографии в вашей газете, только что убитые птички-долгоносики, стрельбой по которым вы отметили первый день охоты по т.н. болотной и луговой дичи?.. И не сродни ли это уничтожение и так пропадающих повсюду обитателей наших лугов и болот, той самой добыче-уничтожению на острове Кипр перелетных певчих птиц, ресторанные блюда из которых ждут не дождутся те же немецкие бюргеры?"

Ну, уж, если очень хочется пострелять, покажите свое умение в этом деле на том же стрелковом стенде. Там все приготовлено для ваших упражнений... Так зачем же ради своей ущербной страсти изводить подчас последних наших милых куличков-долгоносиков?

Молчат сами преступные стрелки, молчит и т.н. вездесущая в иных случаях общественность... Да и какое кому дело до каких-то там птичек-куличков, когда у каждого из нас есть свои дела поважней...

А не катимся ли мы тут все вместе в ту пропасть, когда однажды окажется, что вокруг нас не осталось уже ничего живого?

И не пора ли унять нам (самим, если осталось в нас хоть что-то человеческого, или с помощью общей строгости к тем, кто теряет окончательно человеческий облик) свою страсть-патологию ради сохранения жизни на нашей земле?

А как она, наша жизнь, уходит от нас, я попробовал показать вам на примере хотя бы одной нашей местности, судьба которой очень характерна для наших нынешних дней...

Совсем недавно наша Борисоглебская земля упокоила с миром своего любящего сына, знаменитого гармониста и замечательного охотника Виталия Анатольевича Королева.

С Виталием Анатольевичем я познакомился в самый первый год своей жизни на Горе Сипягина – он пришел ко мне в гости, и мы долго беседовали с ним о наших здешних охотах...

В то время Виталий Анатольевич держал смычок хороших гончих-костромичей, которые, как говорится, были красногонами, т.е. шли не только за зайцем, но и за красным зверем, за лисой. С этими собаками мой новый знакомый не так давно взял даже рысь, выделанную шкуру которой он мне позже и продемонстрировал.

Поделился со мной Виталий Анатольевич и своей мечтой – хотел он приобрести автомобиль, чтобы вместе с собачками можно было забираться на охоту подальше от районного центра. Никаких особых доходов у музыкального работника районного дома культуры не было, и он выстроил для себя такой план приобретения машины: мол, надо как-то попасть в Германию и остаться там на время уличным музыкантом-гармонистом. Виталий Анатольевич слышал, что такие музыканты могут при старании неплохо заработать. Но как попасть в ту самую Германию?.. Вот и просил меня мой новый знакомый как-то подсобить ему в этом деле, подсказать пути к его дерзкой мечте...

Как мог, я откликнулся на просьбу и познакомил Виталия Анатольевича с людьми, которые были связаны с Германией и часто посещали эту страну... Казалось, все устраивалось, но Виталий Анатольевич вдруг отказался от своих прежних планов и серьезно занялся игрой на гармони – тут его приветил подвижник этого святого дела Заволокин, и Виталий Анатольевич стал, считайте, постоянным участником популярной телевизионной передачи "Играй, гармонь" и этим почти полностью заполнил свою жизнь...

Чуть позже я снова встретился с теперь уже прославленным на всю страну гармонистом и поинтересовался: "Как охота? Как собачки?", - и услышал в ответ:

- Ружье я продал, с собаками расстался... Долго думал, но дальше не смог оставаться охотником. Не смог изводить последних наших зайцев... Ты посмотри, мол, Анатолий Сергеевич, ведь все вокруг перебили. А тут еще и ты со своим ружьем...

Словом, мой добрый знакомый, хотя и нелегко, и не сразу, но от охоты, которая сегодня несла нашей земле только разорение, отказался.

Я, конечно, понимал то, что чувствовал сейчас вчерашний охотник-гончатник ... Ведь я и сам, хотя и держал охотничьих собак, хотя и брал регулярно путевки на охоту, чтобы все-таки побыть с собачками в поле, в лесу, но ни разу из своего ружья ни по кому здесь не стрелял, ибо тоже не мог, как и покойный ныне Виталий Анатольевич Королев быть охотником за последними зайцами...

Такой решение – отказаться от охоты там, где земле-природе грозит разорение, было для меня не новым... На берегу Пелусозера, в Карелии, на границе с Каргопольем, где я до поселения на Горе Сипягина обитал с зимы до зимы десять лет подряд, я тоже отказался от охоты, ибо не мог быть соучастником преступления перед жизнью, не мог вместе с оголтелыми стрелками-добытчиками изводить тех же последних глухарей...

Уже обитая на берегу Пелусозера, я волей судьбы оказался в Горном Алтае, в гостях у теленгитов, коренных местных жителей, охотников и скотоводов. И там все-таки взял в руки ружье и побывал на охоте за белкой. После этой новой встречи со своей охотой я и выложил на бумагу свои раздумья-переживания, которые называл просто "Осенняя охота". Это мое откровение вы можете прочесть на моем сайте (страница "Книжная полка") – здесь вместе с другими произведениями выложен для общего пользования и мой "Диалог с совестью". Вот здесь, если будет желание, на страницах этой книги вы и найдете упомянутую работу "Осенняя охота" (стр. 492)... Ну, а для тех, кто не станет листать мой "Диалог с совестью", я позволю себе процитировать сейчас некоторые страницы из указанной работы, чтобы еще раз подчеркнуть свою позицию в отношении к нашей нынешней охоте...

"В наш лес я давно хожу без ружья, да и само ружье не привожу сюда вот уже третий год. Нет, я не изменил своему охотничьему делу вообще. С какой благодарностью вспоминаю я Горный Алтай прошлого года, когда с ружьем и собачкой поднимался в горы, в ельники и кедрачи, искать белку... Там были горы. Там был горный лес, еще целый, еще не обиженный, не разграбленный никем. У этого леса были свои достойные хозяева, понимавшие хорошо, что жизнь в том же лесу живет, множится лишь до той поры, пока она там есть, пока человек думает об этой жизни.

Собачку, с которой мы поднимались в горы за белкой, звали Агас, что означало – горностай. Я же эту небольшую аккуратненькую лаечку ласково звал Агаской. И у нас с ней все ладно получалось: она хорошо искала, верно облаивала – но стоило добытой белке коснуться земли, как Агаска молнией кидалась к зверьку, подхватывала его и исчезала в чаще. И тут ни уговоры, ни окрики, ни команды не помогали – собачка пожирала добычу и делала это исправно всякий раз, будь голодна или накормлена перед охотой. Вот и приходилось мне после колдовского таинства поиска, высматривания зверька, тут же после выстрела, с неменьшей скоростью, чем моя собачонка, бросаться к добытой белке... В конце концов я научился этому и наша охота мирно продолжилась не один день.

Наверное, мне повезло тогда и на погоду... На горный лес опустился первый легкий снег, удивительно точно печатавший на себе все следы. Над снегом, над горами сверкало солнце. Не было ни ветерка, и в горах стояла завораживающая человека своей сказкой горная тишина...

В такую тишину для охоты за белкой не нужна была и собака. Достаточно было отыскать полянку, присесть на пенек или на упавшее дерево и слушать... И ты очень скоро слышал, разбирал голос пушистого зверька в кроне елки. Ты слышал каждое движение белки, слышал, как падали вниз, кружась, чешуйки шишки, слышал каждое движение беличьего коготка по коре дерева. А уж дальше высмотреть рассказавшего о себе зверька не представляло труда...

С этой охоты я возвращался домой всегда очищенным, легким. Мне было тогда просто и счастливо, будто я попал в сказку, в хорошую, добрую, которая началась теперь для меня и не кончится уже никогда.

Такую сказку и дарила мне моя охота. Но это было там, на Алтае. А здесь, в моем лесу, который открыл я для себя, считайте, почти четверть века тому назад?.. Здесь я отыскал когда-то свои лесные тропы. Эти тропы я тоже прошел с ружьем. Была здесь и охота, и тоже нешумная, сказочная лесная охота – охота среди северных таежных дебрей, где рядом с тобой вершили свои собственные охоты хозяин тайги-медведь, проворная росомаха, чуткая рысь, быстрая куница и неожиданные в своей атаке волки.

Все это было здесь еще лет двадцать тому назад. Но сейчас лес пуст. Что сделалось, что случилось с ним? Какая беда пришла-опустилась на эту нашу землю?..

Нет, по нашим местам есть еще кое-где глухарь. Хоть и редко, но еще кинется другой раз в сторону с тропы ошалевший рябчик. По весне на озерах еще покрякивает редкая, правда, теперь утка-кряква, стрелой пронесется чирок, а по первому снегу, по пороше, узнаешь ты, что живет еще в лесу и куница, а вдоль реки бродит норка. Но следов теперь этих мало, очень мало, и белая книга природы, открытая первой порошей, так и остается порой с чистыми листами. Их некому более записать, заполнить – некому сейчас рассказать о жизни своего леса...

Ну, скажите, какие тут охоты? Какое тут ружье, когда лес даже в самую свою, утреннюю тишину, встречает тебя только гробовым молчанием?.. Кто виноват? Какая беда пришла к нам?

Я невольно сравниваю сейчас наш лес с горно-алтайской тайгой, где есть еще, бьется ключом полнокровная, разная лесная жизнь, и нахожу только один ответ: в горах Алтая есть охотники, у каждого охотничьего угодья свой постоянный хозяин, и этот хозяин печется о своем лесе.

А ведь все было так и у нас, все было, честное слово. И лес был поделен между местными охотниками для зимней пушной охоты. Ягодные и грибные места вокруг деревушки принадлежали всем разом и отданы были безоговорочно детишкам да старушкам. А вот за сбором на зиму, за сбором серьезным, большим, каждая семья отправлялась обычно в свой лесной угол. И придти туда кому-то еще, опередить, обобрать истинных хозяев, наверное, означало – совершить преступление.

А с каким уважением, с какой тишиной, с каким старанием и вниманием принимались людьми лесные дары в то время! Нет, конечно, не все были идеальными работниками и в своем хозяйстве, был тут кто и поглупей, понаглей, повороватей. Но деревня смотрела, строжила таких людей, и разойтись им при старой жизни никак не получалось. Вот так и берегли все сообща свой лес, свою жизнь.

Но рухнула жизнь в деревне: старики вымирали, а молодежь не появлялась – не оставалась она тут жить, уходила из деревни в города, уходила гонимая обстоятельствами жизни. Не плодилась больше наша деревня, не приносила свой урожай. Вот и некому стало заботиться об урожае лесном. Но тут уж, как положено: свято место пусто не бывает. И кинулись тут на наши лесные тропы, на наши лесные дары самые разные добытчики, кинулись без порядка, без правил, без договора между собой. Да и какие договоры могут быть у разбойников! Пал порядок, пали прежние договоренности-обязательства, хранившие нашу лесную жизнь, и тут же кое-кто из вчерашних жителей деревни, еще остававшихся здесь и, поди, помнивших недавний порядок, тоже рванулись вслед за разбойными походчиками. И закружилась карусель всеобщего уничтожения..."

Увы, такая карусель всеобщей разрухи-погибели, закружившаяся еще в шестидесятых годах прошлого столетия над нашим северным лесом, что стал когда-то для меня второй Родиной, объявилась и здесь, над моей Горой Сипягина, и принялась и здесь изводить все живое...

Кем и как запущена такая карусель-смерть? По чьей вине стали пропадать певчие птицы, обычные до этого в наших местах? Виноваты ли здесь только "рестораны на Кипре" или мы, люди, уже успели так "потрудиться" на земле, что теперь возле нас не могут жить наши прежние пернатые друзья и соседи?..

Массовая химизация нашей жизни, беспардонная мелиорация – здесь причина того, что потеряли мы птиц, обитавших по нашим полям, лугам и заболоченным луговинам.

Ну, а следом и наша беспардонная стрельба по всему живому, которую мы все еще именуем охотой...

Я заканчиваю эти свои размышления по поводу охоты уже в феврале, перед самой весной. Совсем скоро переберусь я из Москвы обратно в свой крестьянский домишко на Горе Сипягина и стану гадать: "Какой будет она, наша новая весна? Что принесет с собой, чем порадует или разочарует? Услышу ли я снова голос токующего тетерева? Полетят ли над нами, как прежде, стаи гусей, упрямо идущих на Север, к своим будущим гнездам?.."

Как желаю я счастья этим целеустремленным птицам, и они, будто зная, что я никогда не подниму свое ружье в сторону птиц, возвращающихся домой, на свою Родину, идут другой раз над нашей деревней низко-низко...

Но с каждым годом вижу я по весне гусей все меньше и меньше, но все рано они, как и прежде, упрямо идут дальше, чтобы остановиться на время там, за нашим лесом, на ранневесенних лугах... Идут и не знают, что ждут их там ружья и ружья.

И тогда каждое утро слышу я за нашим лесом, там, куда ушла гусиная стая, автоматную пальбу...

Что ищут там неуемные стрелки?.. Я думаю, что без добытой сегодня гусятины эти стрелки определенно не умрут с голода... Тогда что же?.. Все та же порочная страсть заставляет разрядить оружие в сторону живого существа, не сделавшего тебе ничего плохого... Страсть убийцы! Которую мы, набившие карман валютой, открыто культивируем, возводя уничтожение тех же совсем немногочисленных ныне гусей, стремящихся добраться до своих родных мест, чуть ли не в подвиг.

Новая весна придет совсем скоро, и совсем скоро услышу я, как автоматными очередями встречают последних наших гусей разбухшие от спеси нынешние стрелки, именующие себя охотниками...

Что могу сделать я, чтобы остановить все это безумие, чтобы спасти остатки живой жизни, подаренной когда-то нашей земле, ставшей по нашей вине такой многострадальной?

Спесь и страсть к убийству почти уничтожили нашу прежнюю русскую охоту, когда от каждого, взявшего в руки ружье, требовалось (если не законом, то обществом, собственной совестью) быть на охотничьей тропе человеком, думающим о судьбе окружающей его природы, пекущемся о сохранении ее "производительных сил".

И как долго весь этот грех-кошмар будет продолжаться? И найдется ли кто способный сказать "нет" сегодняшним барским охотам? Найдет ли в себе силы т.н. общественность противостоять нынешнему разгрому?.. Или же мы окажемся в таком незавидном положении, когда в наши нынешние леса, на наши поля, луга, к нашим нынешним рекам, озерам будут допускаться только стрелки-убийцы, а всем остальным, помнящим еще, что есть на свете и другая охота, придется тайно, по-воровски, заглядывать на свои прежние охотничьи тропы?..

Да и смогут ли слишком долго наши вчерашние настоящие охотники находиться в состоянии воровства-разбоя? И не случится ли так, что, насмотревшись на разжиревших от похоти стрелков, мы, наконец, вспомним, что когда-то на Руси хорошо знали песню "Дубинушка"...

Эх, дубинушка, ухнем!

И ухнуть такой дубинушкой, по-моему, уже давно пора, чтобы спасти, вернуть обратно нашу жизнь, стремительно уходящую от нас!