МЕДВЕДЬ ИДЕТ ЗА ТОБОЙ СЛЕДОМ

памяти Виталия Николаенко

«В назначенное время Виталий не вышел на связь, и в Долину к его избушке направился вертолет с поисковиками-спасателями. Через несколько часов они обнаружили его в полутора километрах от домика. По следам установили, что Виталий, сняв лыжи и рюкзак, стал подходить к залегшему в ольховом стланике медведю-трехлетке. Увлекшись съемкой, он подошел к зверю слишком близко. Проснувшийся медведь бросился на него. У Виталия для защиты были лишь сигнальный фальшфайнер да газовый баллончик…»
(«Российская охотничья газета» 3 марта 2004 года. «Трагедия на Камчатке»)

Свои фотоработы – портреты бурых медведей, обитавших в Кроноцком заповеднике на Камчатке, - Виталий Николаенко привез в Москву еще лет двадцать тому назад… Показал одному из московских «метров», почти монополизировавшему в то время тему «природа», и получил от него то, что и должен был получить в подобном случае: мол, ваши работы ничего нового не принесли, мол, таких фотографий сейчас много, а потому, мол, никакой надежды на публикацию в центральной печати у вас нет.

Дальше – больше, и Виталий почти тут же получил еще один удар…Кроме фотографий, он привез в Москву пять катушек отснятой цветной обращаемой пленки фирмы «Кодак». Центров «Кодак», где теперь вам проявят и напечатают все, что угодно, в то время у нас еще не было, и проявить такую пленку можно было только неофициально – в каком-нибудь центральном издательстве. Проявить пленки с портретами камчатских медведей по рекомендации все того же самого «метра», только что не усмотревшего оригинальности в работах какого-то там егеря-лесника, обитающего где-то у черта на куличиках, взялась, по-моему, газета «Собеседник». В указанное время Николаенко явился за проявленной пленкой и услышал тут, что, мол, на его пленках ничего и нет: то ли они неправильно экспонированы, то ли не работает его фотоаппаратура, то ли его кто-то наградил уже испорченной пленкой…Словом, старатель-подвижник завершал свой столичный вояж, считайте, ни с чем, и так, видимо, расстроился-растерялся, что даже не попросил вернуть ему якобы испорченные пленки, на которых он очень надеялся увидеть хорошо знакомых ему бурых медведей.

Вот после всего этого Виталий и пришел ко мне и показал свои работы, признанные неоригинальными… Работы были, на мой взгляд, замечательными. Мне уже приходилось рекомендовать в центральную печать подобные работы Михайлова, Березовского, Бавыкина, а потому я, видимо, мог давать тут более менее объективные оценки. И мы тут же отправились в журнал «Наука и жизнь», где при нас же набросали макет будущей публикации – журнал выразил желание опубликовать сразу большое число работ В.Николаенко… Но, увы, по причинам, как мне пояснили потом, не зависимым от журнала, эта публикация тогда не состоялась… Фотоработы Николаенко в «Наука и жизни» появились гораздо позже, уже после очень скромных публикаций в журнале «Юный натуралист».

Было у Виталия и желание получить за своих медведей профессиональную фотоаппаратуру. Он знал, что я совсем недавно снимал бурых медведей для немецкого журнала «ГЕО», что у меня были добрые отношения с представителем журнала в Москве, просил меня провести тут переговоры от его имени, прислал мне контрольки своих новых работ, но бурые медведи Камчатки популярный западноевропейский журнал не заинтересовали.

С тех пор с Виталием Николаенко мы больше не встречались, но я все время помнил его, следил за его работами, желал ему только удачи и искренне переживал за этого удивительного человека: увы, в его характере я не обнаружил в то время таких качеств, как сдержанность, ненавязчивость по отношению к зверю. Но без этих качеств нет фотографа-натуралиста, который только и может успешно, не подвергая себя излишней опасности, работать с таким грозным зверем, как бурый медведь.

К сожалению, почти все знакомые мне охотники за медведем с фотоаппаратом были именно охотниками (фотоохотниками), хотя никогда даже не допускали мысли о выстреле из ружья в сторону интересовавшего их зверя. Ну, а охотники, как вы можете догадываться, всегда подогреваются азартом, своего вида игрой между дозволенным и недозволенным, и в такой игре охотника с оружием в руках подстраховывает именно его оружие. А что подстраховывает фотоохотника?

Видя зверя, фотоохотник обычно не выключает свою страсть-азарт, не сдерживает себя – он очень часто идет на риск в желании получить более крупный портрет зверя. И часто встречает тут ответную агрессию со стороны объекта съемки.

Только чудом избежал самого худшего замечательный фотоохотник из Череповца Виктор Михайлов… Было это в самом начале весны на берегу Рыбинского водохранилища. Медведь совсем недавно свалил лося, закидал его, как и положено, еловыми ветвями и ревностно стерег свою добычу. А Михайлов не посчитался с этой особенностью состояния медведя и, вскинув к плечу свое фоторужье, стал ближе и ближе подходить к зверю. И зверь, как и подобает ему, среагировал на непочтительное поведение человека… В несколько прыжков здоровенный медведь оказался почти рядом с фотоохотником и, с трудом затормозив на кислом весеннем снегу, не спеша скрылся в тайге.

Я стал свидетелем уже завершающей части атаки. Услышав первый крик-испуг Михайлова, я тут же, как можно громче, сам заорал на весь лес: мол, так раз так и т.д. Может быть, и мой голос и мой грозный вид: высоко поднятые над головой руки да еще с чем-то большим и черным в руке ( фотоаппарат с телевиком),- тоже как-то помогли разрядить обстановку… Но только внушение побледневшему Михайлову я сделал, объяснив еще и еще раз, в каких именно случаях надо быть особенно деликатным по отношению к медведю. Казалось, урок запомнился. Но прошло всего несколько дней , и теперь уже втроем: Михайлов, Березовский и автор этих строк, - мы приближаемся к тому самому месту, где совсем недавно медведь мог убить человека, заглянувшего бесцеремонно к его обеденному столу. Мы видим зверя: он на том же самом месте, где и в тот раз, рядом с горкой еловых веток, которыми был прикрыт сваленным им лось.

Зверь еще далеко – выразительной фотографии отсюда не сделать. Он определенно уже видит, чует нас – смотрит внимательно в нашу сторону. Я тихо прошу своих друзей остановиться, подождать, дать медведю приглядеться к нам, но куда там: охотничий азарт уже включился и мои сотоварищи плечом к плечу, вскинув свои фоторужья, упрямо приближаются к медведю.

На этот раз медведь просто ушел, не дождавшись, когда люди перейдут допустимую в таком случае черту… Да и оставаться на прежнем месте медведю не было никакого смысла – добыча была уже почти полностью уничтожена то ли им самим, то ли еще какими-то нахлебниками. Так что охранять здесь было нечего.

Подобную черту возможного поведения при встрече со зверем, как мне показалось, обнаружил я и у Виталия Николаенко еще во время нашего знакомства. Я рассказал ему тогда и о Михайлове, и о других подобных случаях при фотоохоте за медведем. Помнил ли он мои рассказы? Смог ли в конце концов стать настоящим натуралистом-исследователем, который в поиске контакта-доверия с теми же опасными животными добивается, безусловно, гораздо большего, чем обычный, хотя и очень удачный фотоохотник?..

Увы, в рассказе-некрологе, посвященном В. Николаенко («Трагедия на Камчатке») его друзья отмечали: «Ради нового необычного кадра он нередко ходил по кромке допустимого, а иногда ее переступал… Виталий признавал опасность, хорошо понимал, что такое медведь, но азарт то и дело побеждал осторожность».

Сейчас, когда удивительного человека, бескорыстно отдавшего своей Долине гейзеров более тридцати лет жизни, ответственно хранившего эти заповедные места и их обитателей, уже нет рядом с нами, что-то говорить ему вслед иное, кроме спасибо за все, что он сделал, наверное, лишнее. Но вспомнил я трагические события двухлетней давности, помянул в канун нового 2006 года своего старого знакомого, близкого мне по духу человека, стоявшего крепостью за живую жизнь на нашей земле, и как будто снова пережил многое из того, что выпало увидеть и близко узнать мне самому, заглянувшему когда-то в свой медвежий край, в свои северные таежные дебри.

О своих медведях я уже рассказывал и на страницах журналов, и в книгах, и, казалось бы, что все уже обговорил – перебрал, что уже все это пора бы и забыть, но вот, поди ж ты, возвращается и возвращается моя память к такой, вовсе нередкой у медведей привычке: подолгу идти следом за человеком, заглянувшим на его территорию, идти тихо, совсем незаметно, будто только для того, чтобы найти ответ на вопрос : « Что за существо пожаловало к нему в дом, с чем оно явилось сюда и что от него можно ждать?»

Мне в свое время, видимо, очень повезло: в тайге я встретился прежде всего с такими бурыми медведями, которые до этого скорей всего не испытывали особого пресса-беспокойства со стороны людей и жили, судя по всему, своей собственной жизнью, не делая особых поправок на соседство с человеком…

Дело в том, что поведение таких, живущих вне пресса со стороны человека, медведей и поведение медведей, постоянно помнящих об опасности, исходящей от людей, значительно разнятся…Взрослый бурый медведь по типу нервной деятельности скорей всего сангвиник, т.е. это сильное, уравновешенное существо. А обладатель такой психики никак не может впадать в истерию, совершая в этом состоянии из ряда вон выходящие поступки. Такой зверь не идет с человеком на открытый конфликт, когда подобный конфликт можно просто избежать. Поведение такого животного мне лично очень симпатично – чем-то такой медведь напоминает мне сильного, уверенного в себе русского человека-богатыря, который не обидит и комара, но если припрут его к стенке, и уйти ему будет некуда, то уж тут, извините, он, как медведь, окруженный собаками и стрелками, пойдет напролом, круша все на своем пути и не думая в этот момент, что те же ружья могут сразить его наповал.

Жить в тайге рядом с таким, уравновешенным, сильным зверем не очень сложно… Хуже, когда твоим близким соседом в тайге оказывается медведь, чьи нервы уже издергали леспромхоз, бесшабашные стрелки и т.п. Здесь в поведении зверя уже может появиться хроническая нервозность. Нет, этот медведь еще не холерик (сильный, неуравновешенный тип), но он, видимо, уже постоянно озабочен тем, как избежать встречи с надоевшими ему людьми – и тут зверь уже может быть способен на самые непредвиденные нами поступки.

А еще хуже, если этот зверь, как говорили знакомые мне старики, таежные старатели, уже обижен, если ему досталась ваша пуля. Тогда медведь может начать и охоту за человеком, будет подстерегать его и уже не уйдет в сторону от греха подальше, обнаружив на своем пути ваши следы. И все известные мне случаи медвежьей расправы с людьми были либо спровоцированы последними, либо совершены именно такими вот «обиженными» животными.

Я не разбираю тут состояние медведя-шатуна, которым в его зимней дороге управляет только голод – медведь-шатун, как правило, погибает в конце концов голодной смертью, либо, обессилев, становится добычей стаи волков. Но нередко медведь-шатун, зверь, несущий смерть и обреченный на смерть, появляется в лесах и по вине человека: часто медведь, поднятый из берлоги и ушедший от стрелков, не находит себе сразу нового места для продолжения зимнего сна и начинает шататься по округе в поисках добычи.

С подобными животными, «обиженными» людьми, мне приходилось иметь дело уже значительно позже моих первых встреч в тайге с бурыми медведями, населявшими в то время таежные дебри Каргополья – именно здесь и привелось мне в свое время познакомиться прежде всего с такими медведями, которые отличались уравновешенным поведением, не знали со стороны человека чаще всего ничего плохого, а потому, обнаружив мои следы в своих владениях, эти животные и желали всего-навсего выяснить, с какими именно намерениями явился человек в их дом…

Тропу к Верхнему озеру я отыскал почти сразу по легким тесочкам, оставленным когда-то охотничьим топориком на стволах столетних елей. Тесочки хотя и заплыли потемневшей от времени смолой, но все равно еще приметно светились в сумерках елового лога…

Я шел по тропе не спеша, чутко прислушиваясь и приглядываясь ко всему, что окружало тогда меня. За плечами рюкзачок с котелком для ухи и вечернего чая, в левой руке рыболовная снасть, за поясом охотничий топорик, а на правом плече ремень верной двустволки тульской работы – как-никак, а я вступал в самые что ни на есть родовые медвежьи владения.

Но медвежьих следов пока на моей тропе не было. А могли бы и остаться тут – на тропе то и дело попадались подсыхающие лужицы – где как ни здесь четко отпечататься медвежьей лапе.

Вот так, не встретив пока никаких свидетельств о близости опасного зверя, я и добрался до желанного озера, где мне предстояло не один день ловить рыбу. Правда, ночевать на берегу озера я не собирался – здесь не было охотничьей избушки, а потому к вечеру, закончив положенные работы на воде, я всякий раз должен был возвращаться обратно домой.

На обратном пути я снова присматривался и прислушивался ко всему вокруг и очень скоро обнаружил на тропе свежие следы довольно крупного медведя… Следы шли мне навстречу, т.е. зверь направлялся к моему озеру и, почти добравшись до него, свернул в еловую чащу.

Выходило, что медведь шел за мной следом… Но когда именно он был здесь? Утром, когда я только-только знакомился с тропой? Или уже под вечер?..

В следах я немного разбирался, умел более-менее точно определить и их свежесть, и тут, скорей всего, тоже не ошибся: зверь вышел на мою тропу по утру, видимо, вскоре после моего появления в тайге… Других, более поздних следов на тропе не было.

На следующее утро я снова шагаю по тропе к своему озеру, встречаю уже знакомые мне, вчерашние следы медведя и, как и никаких других следов не обнаруживаю.

Новый вечер опускается на тайгу, я снова на тропе по пути к дому и опять почти тут же вижу новые отпечатки медвежьих лап: медведь и в этот раз вышел на мою тропу почти следом за мной и так же, как вчера, проводил меня почти до самого озера.

Если вчерашняя встреча с медвежьими следами меня не очень расстроила, то сегодня я стал догадываться, что появление медведя на моей тропе скорей всего не случайность, а намеренное с его стороны преследование… А что если это охота медведя за человеком? С какой еще целью этот зверь два дня подряд ходит следом за мной?

Третье утро встречаю я на своей тропе, вижу вчерашние и позавчерашние следы медведя, не нахожу пока свежих, сегодняшних и еще и еще раз беспокою себя одним и тем же вопросом: «С какой целью этот зверь преследует меня?» И еще один вопрос почти тут же задаю себе: «А может быть, мне все-таки оборвать эту игру – не ходить больше сюда?» Принимаю решение: подождать до вечера и, если на обратно пути снова обнаружу свежие следы медведя-преследователя, то больше сюда не пойду…

Перед возвращением домой, как и обычно, развожу небольшой костерок и варю уху. Возле огня и котелок с чаем. Еще немного и уха будет готова. Пробую ложкой кипящую уху, откладываю ложку в сторону и, откинувшись на еловый ствол спиной, созерцаю свою тропу, по которой совсем скоро побреду к дому… И тут вдруг вижу вверху на тропе, совсем близко, большого медведя в светло-бурой, будто поседевшей шубе…

Медведь неподвижен, но его голова повернута именно в мою сторону – он, конечно, изучает меня… Что дальше?.. А дальше зверь еще немного постоял, легко развернулся на месте и неслышно исчез в тайге…

На пути к дому я, как и прежде, видел свежие следы медведя, которые до этого так напрягали меня, но теперь я ощутил, что напряжение предыдущих дней без каких-либо усилий с моей стороны вдруг пропало, и я уже почти не приглядываюсь и не прислушиваюсь к окружавшей меня тайге. Вместо этого я вспоминал рассказы своих друзей, местных таежных старателей, о встречах с медведем, о том, что медведь, обеспокоенный появлением в его доме постороннего, часто отправляется выяснять, кто ты и зачем здесь. А затем, все уяснив для себя, уходит и больше не преследует тебя.

Все так именно и случилось со мной: медведь, все эти дни пугавший меня, добился очного знакомства, видимо, получил какую-то успокоившую его информацию и больше совсем не появлялся на той тропе, которая до этого принадлежала только ему.

С похожим медвежьем преследованием я встречался потом не раз, правда, чаще всего такое выпадало мне, когда я отправлялся в тайгу куда-нибудь подальше и по пути волей-неволей должен был миновать очередной медвежий дом, территорию, принадлежавшую тому или иному животному. В этом случае хозяин дома, если он находился поблизости и обнаруживал нарушителя, тоже мог тебе сопровождать, мог идти за тобой следом, но только до тех пор, пока ты путешествовал по его дому. Проводив тебя таким образом до границы своей территории, медведь-преследователь, успокаивался и возвращался к своим обычным делам… О том, что такой медведь меня сопровождал, я узнавал через несколько дней, на обратном пути – следы, остававшиеся на тропе, по который ты шел, обычно очень точно рассказывали обо всем, что меня интересовало.

Другое дело, если ты решишь остаться в чужом доме надолго, если задержишься здесь, тогда медведь-хозяин будет искать чуть ли не очной встречи, и тут может явиться сам к твоему жилищу, к твоей охотничьей избушке… Правда, в этом случае законный хозяин дома будет не только выяснять, кто ты – может случиться и так, что медведь, потревоженный тобой, еще и станет искать какую-нибудь выгоду для себя от соседства с человеком.

Скорей всего именно так на Долгом озере, в том же Каргополье, и пожаловал однажды к моей избушке очень занятный медведь, который не оставлял своим вниманием меня почти все время, пока я жил в тайге…

Сначала этот медведь, как и в описанных мною предыдущих случаях, сопровождал меня почти до самого озера – он долг шел следом за мной и скрылся в тайге только тогда, когда с тропы уже можно было увидеть мою избушку…

О том, что и этот медведь преследовал меня, узнал я на следующий день… В избушке на Долгом озере я собирался пожить подольше, а потому и пришлось мне заносить сюда свою поклажу в два рейса. Одну часть необходимого мне имущества доставил я в избушку в первый день, а отправившись на следующее утро за оставшейся частью груза, я и обнаружил следы медведя, который шел за мной следом почти до самого озера.

Узнав по следам, что и здесь меня взялся преследовать какой-то настырный зверь, на следующее утро я снова проверил тропу и опять убедился в том, что зверь, на территорию которого я вроде бы посягнул, не собирается успокаиваться – он шел за мной следом и на втором этапе моего вьючного пути… Что будет дальше? Отстанет ли этот медведь от меня или, может быть, явится к самой избушке с официальным визитом?

И медведь никуда от меня не ушел. Потом я нередко подкармливал его, угощал той же рыбой. Он, видимо, с удовольствием принимал мои подношения, хотя и старался не показываться мне на глаза.

Об этом медведе, которому я дал имя Домашний, мне уже приходилось рассказывать, а потому остановлюсь здесь и добавлю только следующее: расставаться с таким прикормленным, Домашним медведем даже в безлюдной тайге было не очень просто… Ты уйдешь, оставишь избушку, вернешься обратно не сразу, и обычно такой Домашний медведь откуда-то тут же узнает, что ты опять в тайге и, конечно, вскоре пожалует в гости. Беспокоило меня и такая сторона нашей «дружбы»: приучил ты зверя, доверился он человеку, а если вместе тебя люди с ружьями? Не выполняешь ли ты тут роль некой подсадной утки?

Но эти мои сомнения рассеялись после того, как ко мне в избушку пожаловали в гости мои друзья, местные жители. Они побыли у меня в гостях почти с неделю, и все это время мой Домашний медведь не подавал о себе никаких вестей. Но ушли чужие для него люди, и мой друг-нахлебник был тут как тут.

Мне самому не привелось долго жить по соседству со зверем, который напрочь отказывался бы принимать в своем доме человека. Но о таких строгих животных, ревностно охранявших свою территорию, я слышал не раз и некоторым из этих рассказов имел основания доверять, ибо поведаны они были человеком, очень авторитетным для меня, известным в тех местах рыбаком и охотником…

Так вот … Пришел мой добрый знакомый на берег Янсорского озера, принялся рубить избушку. Ночевал он все это время возле костра и постоянно слышал, знал. что поблизости бродит сердитый медведь. Поставил мой друг-товарищ сруб избушки, оставалось устроить потолок и крышу, но закончились принесенные с собой продукты, да и домашние дела звали обратно из тайги. Ушел человек, оставил недостроенную избушку-сруб, вернулся через какое-то время обратно и избушки не нашел на месте: медведь раскидал все бревна сруба по сторонам.

Пришлось складывать сруб снова. Затем потолок, крыша, печь-камеленка и прочная дверь в охотничий домик… Протопил мой друг первый раз свою избушку, прикрыл как следует дверь – забил клин в щель между дверью и дверным косяком, чтобы медведь не забрался в домик, и снова отправился домой.

Возвращается обратно и рассуждает: неужели вражий сын снова решится выселить человека с озера… Но в этот раз медведь избушку не тронул – видимо, как-то согласился с соседством человека. Успокоился мой друг: мол, все в порядке, зверь наконец унялся. И принялся мастерить лодчонку-челночек. Свалил для этой цели подходящую осину, обвел топориком контуры-обводы будущей посудинки, а затем с помощью инструмента-теста стал вынимать из осинового бревна, из будущей лодки, лишнюю древесину. Выбрал, сложил стружку в стороне, распарил лодку на огне, распустил, как положено, у нее борта, приладил седелышко в корме и даже весло к лодке приготовил, а затем спустил лодку на воду, чтобы затекла она, приготовилась к работе. И снова оставил на время свое озеро – отправился за теми же продуктами и к тем же домашним делам…

Вернулся мой друг-старатель обратно на озеро и видит: избушка цела, никто ее не тронул, а лодки-челночка нигде нет, нет на берегу и осиновой стружки, что оставалась после изготовления лодки…Долгие поиски пропажи, а когда наконец лодочка-челночек была найдена, хозяин посудинки увидел в своей лодке и всю осиновую стружку, что оставалась на берегу.

Кто собрал всю стружку в лодку, чтобы не оставалось от работы человека никакого следа, и оттолкнул посудинку подальше от берега? Кто все это мог сделать? Кто он, этот разбойник?.. Конечно, медведь – не умеет он скрывать свои следы, что остаются после него на земле. И тут по тем же следам, хорошо сохранившимся на берегу, у самой воды, мой друг-рассказчик безошибочно определил, что именно тот самый медведь, который уже пакостил, разбойничал здесь, все-таки решил как следует наказать непрошенного гостя и лишить его средства передвижения по воде.

Но после возвращении спасенной лодки на место медведь-разбойник наконец почти успокоился, хотя никуда не ушел из своего родового поместья.

Эту злополучную избушку на берегу Янсорского озера и не менее злополучную лодку-долбленку я видел сам – побывал на этом озере вскоре после только что описанных событий, слышал медведя, совсем близко подходившего к избушке, где я расположился на ночь. И только сердито поворчав, походив вокруг, зверь в конце концов удался в тайгу и оставил меня в покое. Примерно также «гостеприимно» этот медведь встречал и других людей, пожелавших остаться на время в его владениях.

С Медвежьим государством, доверившим мне когда-то некоторые свои тайны, я расстался давно, а дальше долго никак не мог вернуться обратно. И только спустя лет пятнадцать я снова оказался в местах, похожих на мое прежнее Каргополье. Правда, в этот раз я обосновался уже не на самой Архангельской земле, а только в пограничье между Каргопольем и Карелией. Приобрел в небольшой северной деревушке древний дом, потребовавший сразу серьезного ремонта, и вот так вот, занимаясь прежде всего спасением старинного жилища, мало-помалу стал знакомиться с окружающими местами.

Вокруг озера, на берегу которого и стоял мой дом, в то время еще высилась стеной самая настоящая тайга, и эти таежные дебри для удобства ориентирования на месте делил я для себя на такие три условных пространства… Тайга к востоку от нашего озера – там была настоящая таежная глухомань с почти непуганым зверьем – настоящая таежная ненаселенка на полтора десятка километров. Тайга к северу от нашего озера тоже была еще не тронута, как говорят в таких случаях, топором, хотя в ту сторону тянулась через тайгу горе-дорога, в конце которой, километрах в шести от нашей деревушки, было еще одно, правда, тогда уже почти опустевшее поселение, а дальше снова сосны да ели, да небольшие таежные водоемы, ламбушки да озера, среди сосновых боров и еловых логов. Здесь тоже, как на и на восток от нашего озера, водились медведи, более-менее похожие на тех медведей, не потревоженных особенно людьми, каких встретил я когда-то в своем Каргополье.

Ну, а на запад и на юг от нашего озера леса уже были не такими заповедными – здесь лежала наша главная дорога, по которой два раза в неделю все-таки ходили автобусы, позволявшие нам поддерживать связь с районным центром. И в этой стороне, конечно, о «крае непуганых птиц» можно было говорить только с большой натяжкой.

Вот так постепенно я и собрал кое-какие сведения об окружающем меня обществе и прежде всего о медведях, которые обитали в наших местах.

Первый медведь, достоверные сведения о котором я получил, обитал к востоку от нашего озера и нередко выходил на берег небольшого таежного озерка Изерко, которое я сам частенько навещал со спиннингом в руках. Это был довольно-таки солидный зверь, который ко всему прочему оказался еще и медведицей. И о том, что этот медведь к лету стал разгуливать по тайге в окружении малых детишек, мне, конечно, рассказали следы.

Медведица с медвежатами – это не самый лучший объект для любителей расположить к себе и без того грозного зверя. А потому ни о какой запланированной встрече с этим медвежьем семейством я даже не думал, а если и вспоминал этот «детский сад» то только тогда, когда планировал очередной поход в тайгу: мол, как бы не разойтись случаем на этих зверей… Но о том, что медвежье семейство живо и здорово и никуда вроде бы и не собирается от нас уходить, я очень точно узнавал от своей пронырливой и неудержимой в желании хоть кого-нибудь отыскать в тайге собачки-таксы по имени Ласка. Эта неугомонная Ласка, и без того испортившая мне много крови своими самыми невероятными путешествиями-скитаниями, безошибочно определяла, где именно находится сейчас мамаша-медведица с ее малышами, и тут же, сломя голову, неслась к своим старым знакомым. А затем по визгливому лаю своей собачки я с замиранием сердца ( а вдруг глупая Ласка попадет под тяжелую медвежью лапу) вынужден был следить за дальнейшим перемещением по тайге медвежьего семейства в обществе моей беспутной собаченки…Так что кое-что о медведице с медвежатами я все же знал, не вступая с этими животными ни в какие контакты и специально их не тропя, не преследуя.

Еще один медведь, большой, скрытный обитал за Чебусозером - это к северо-западу от нашей деревушки и от нашего озера. Следы этого зверя я иногда встречал на тропе, когда направлялся к Чебусозеру все за той же рыбой. Кое-какие подробности о жизни этого медведя получал я от своего друга, заготовителя живицы, Василия Климова – сразу за Чебусозером у Василия в то время было рабочее жилище, избушка смолокура, и как раз к этой избушке, в гости к моего другу, частенько и заглядывал хозяин тамошних мест, очень крупный медведь. Никакой беды от него заготовитель живицы не видел, не ждал: живет себе зверь и живет – и все…

Был отмечен мною медведь и к северу от нашей деревушки – и тоже достаточно крупный и вроде бы вполне спокойный зверь...Этого медведя я видел сам, но только один раз, по весне на берегу Лемчева озера. Я заглянул к этому озеру с удочкой в руках, и только-только расположился у воды, как подобает рыболову, как на противоположном берегу заметил большого медведя в темно-бурой шубе. Он был очень увлечен чем-то своим и скорей всего даже не предполагал, что за ним кто-то может следить… Медведь долго топтался вокруг кучи старого сена, но сено не разгребал, а только изучал его со всех сторон, но дальше, видимо, посчитал это занятие уже завершенным и, медленно переставляя лапы, побрел вдоль самой кромки воды, затем скрылся в еловой чаще.

Все сведения, собранный мной о местных медведях, говорили о том, что за ними здесь никто не охотился, никто в них не стрелял – значит, «обиженных» людьми животных здесь вроде бы нет. Никто не жаловался на медведей-соседей, ни у кого из нашей деревни эти звери не убивали скотину, никому никак не досаждали.

Способствовало такому миру и то обстоятельство, что в нашей деревушке, единственном живом поселении на всю округу, давно не было никакой особой скотины, которую требовалось бы пасти вне деревни – у нас держали только овец да двух дойных коров, которые и паслись прямо у нас под окнами, не провоцируя таким образом никаких хищников. Не было вокруг нас и полей, где бы к осени вызревал столь любимый медведями овес – и тут не существовало у нас никаких предпосылок к конфликту со зверем. И если бы я, как раньше, решил заняться здесь этими животными, определить границы их территорий, оценить отношение к человеку, то условия для такой самой серьезной работы здесь были вполне подходящими.

Но местные медведи, конечно, знали людей – через их владения были проложены и тропы и даже дороги, по которым здесь нет-нет да и вывозили живицу, собранную рабочими местного химлесхоза. И наверное, именно поэтому я пока ни разу не встречался тут со зверем, который пожелал бы следовать за тобой – этим животным, видимо, и так было все, что им надо, известно о людях, посещавших нередко тайгу.

Так и представлял я себе здешнее Медвежье государство: мол, живут обитатели этого государства сами по себе, не обращая особого внимания на редкие визиты человека в принадлежащие им таежные дебри…Словом, не было здесь вроде бы никаких недомолвок, никакого противостояния между людьми и медведями, а потому и ходи-броди себе по лесным тропам спокойно, не особо беспокоясь, что какой-то зверь вдруг вздумает преследовать тебя.

Вот так, занятый только мыслями о предстоящей встрече с плотвой и окунями, и шел я на лыжах от нашей деревушки к дальнему таежному озеру, чтобы попытать там свое рыбацкое счастье на весеннем льду.

На зиму я обычно оставлял свой дом и перебирался в столицу, а по весне, еще в самом конце марта, возвращался обратно и вместе с нашей, еще перегороженной зимними сугробами, тайгой ждал встречи и с первым весенним солнцем, и с первыми перелетными птицами, вернувшимися домой.

В конце марта, когда под Москвой весна уже вовсю празднует свое новое явление вместе грачами и скворцами, прибывшими с мест зимовки, когда над полями, уже попрощавшимися с зимними снегами, без устали звенит и звенит серебряный колокольчик жаворонка, у нас, в северной тайге, весну можно еще только угадать, предположить. К нам еще не скоро вернутся скворцы, не скоро наконец разогревшееся солнце начнет плавить снега, не скоро весенняя вода пойдет ручьями под лед и разбудит в нашем озере окуней, все еще полусонных после тяжелой северной зимы.

И я жду весну, каждый день путешествую по замерзшему озеру, сверлю лунку за лункой, чтобы все-таки отыскать рыбу, скрывающуюся пока в своих зимних глубинах. Когда ждать пробуждения наших окуней надоедает, я встаю на лыжи и отправляюсь к дальним озерам, чтобы поискать счастья там…

До желанного озера километров десять, а потому я отправляюсь в путь пораньше. Да и нынешняя моя дорога мне не очень известна. Нет, по лету это дорогу я знал: сначала километра два от нашей деревушки до речки, через речку мосток – два сосновых ствола, перекинутых с берега на берег, дальше вокруг твоей дороги только тайга, через которую тебе прямо на север. Летом дорога здесь очень худая, разбитая в конец когда-то тракторами, но по зиме снега заносят все ямы-трясины, и теперь тебе остается тут только промять, проложить через эти снега, уже загустевшие в ожидании весны, свою лыжню.

Снега на дороге еще много, лыжи порой глубоко вязнут в этом снегу, но сзади тебя в конце концов все равно остается прочный след-лыжня, по которой обратно ты покатишь, как по паркету.

Еловый лог обрывается у заснеженного пространства – здесь по летнему времени среди болота петляет черной канавой- змеей небольшая, но глубокая речушка. А дальше снова тайга, но стеной вдоль твоей дороги уже не ели, а сосны – здесь светлей, веселей, легче идти.

Наконец озеро. Сегодняшний день – всего-навсего разведка боем. Сверлю лунки, ищу глубины, отмечаю мели. Нахожу местных окуней. Солнце уже покатилось вниз, к закату. Пора и домой. Завтра надо придти сюда пораньше.

Обратная дорога совсем легкая после утренней войны с сугробами – лыжня прочная да еще чуть-чуть обтаяла-обледенела местами под дневным солнцем. Прощаюсь до завтрашнего утра с сосновым бором, миную открытое заснеженное пространство, под которым сейчас болото и речка, вот и наша прямая дорога через мрачный еловый лог. Лыжи и тут хорошо катят по лыжне. Но… Стоп!.. Что такое?.. Прямо по лыжне навстречу мне следы медведя…

Следы большие – медведь очевидно далеко не юношеского возраста. Присматриваюсь к отпечаткам лап – медведь путешествовал здесь еще по утру, следы кое-где уже успело подпортить, чуть-чуть развести весеннее солнце. Значит, зверь шел по моей лыжне почти следом за мной. А вышел он на мою лыжню сразу за нашей речкой, возле мостков. Не тот ли это медведь, какого видел я как-то на берегу Лемчева озера? По крайней мере сегодня он пришел именно с той стороны,. пришел и добрых километра четыре вышагивал по моей лыжне…Почему не свернул в сторону? Куда он направился потом, когда добрался по моей лыжне до конца елового лога?..

На следующее утро я обнаружил то место, где медведь, пройдя следом за мной по лыжне, сошел с нее и скрылся в тайге. И здесь он держал путь в сторону того же Лемчева озера: пришел с той стороны, прошагал следом за мной и ушел обратно к себе домой.

Я вспомнил тут все самые ранние сроки, когда по нашим северным местам медведю положено выбираться из берлоги на божий свет – выходило, что и этот наш бурый мишка вроде бы во время распрощался со своим зимним убежищем.

Медведь, вставший по ранней весне из берлоги… Он прежде всего голоден, в поисках пищи обычно бродит широко, часто выходит за границы своих летних владений, ищет, чем бы насытиться… Еще с неделю и у нас наступил время настов, когда снег, расплавленный днем жарким солнцем, ночью схватится в прочную ледяную корку, которая удержит на себе медведя, но не удержит лесного быка-лося. Тут-то и начнется охота медведей за лосями по настам. Только тут поднявшийся из берлоги голодный медведь сможет насытиться в случае удачи. А пока?.. А пока никакого лося по рыхлым сугробам ему не добыть, не догнать. Пока только все тот же голод будет определять его поведение.

Правда, мне ни разу не приходилось слышать, чтобы в наших местах вставший из берлоги медведь начинал охотиться именно за людьми. Но чем черт не шутит. Может быть, этот самый зверь, обнаруживший мою лыжню, и подумывает о возможной поживе?..

Вчерашний медведь-преследователь, конечно, вскоре забылся мной за окунями и очень приличной плотвой, которыми щедро одарило меня дальнее озеро. Снова рюкзак за плечи, лыжные палки в руки и в обратную дорогу. И снова, как вчера, я быстро добрался по готовой лыжне до своей прямой дороги. И тут, в самом начале елового лога снова вижу на своей лыжне следы медведя…

Нет, это не вчерашние, а сегодняшние, свежие следы, оставленные все тем же зверем еще по утру. Выходило, медведь и нынче шел почти следом за мной.

От догадки, что этот зверь не просто так, ради прогулки, второй день идет по моим следам, легкий холодок действительно пробежал у меня по спине… Неужели медведь охотится за человеком?

И все-таки я снова отправился к своему дальнему озеру. У меня для самообороны только толковый охотничий топор. Топор на длинной ручке, годный и для заготовки дров в лесу, и для разделки любой туши. Годится он, видимо, и для обороны-атаки при встрече с серьезной опасностью. Но честно говоря, о топоре, как об оружии, я в тот раз и не вспоминал. Немного зная особенности поведения своих бурых соседей, помня все, доставшееся мне когда-то преследования с их стороны, я думал о другом: как о-доброму выяснить отношения с медведем, который два дня подряд ходил следом за мной.

Прямая дорога через еловый лог подходит к концу. Здесь возле дороги лежит упавшая прошлым летом здоровенная елка. Эту елку на лыжах мне надо всякий раз обходить. На этот раз я останавливаюсь здесь, снимаю лыжи, присаживаюсь на ствол упавшего дерева и жду.

Дорога, по которой я только что катил на лыжах, мне хорошо видна – лишь кое-где ее немного скрывают сугробы, нахлобученные на придорожные кусты. По этой дороге и вчера и позавчера шел следом за мной медведь. И очень может быть, что и сегодня этот зверь уже идет сюда по моей лыжне.

Медведь шел вроде бы нисколько не торопясь – он никак не походил на охотника, старательно скрадывавшего добычу… Чем-то сразу этот зверь напомнил мне того самого медведя, который сопровождал меня когда-то в моей первой дороге к Верхнему озеру… Он шел, не поднимая высоко головы, не принюхиваясь, не озираясь по сторонам. И скорей всего он не видел меня, не догадывался пока о моем присутствии.

Я не стал ждать, когда расстояние между нами совсем сократится – медведю надо было оставить место для достойного маневра. Я отошел немного от упавшей елки, чтобы показаться животному во весь свой рост, и негромко его окрикнул.

Медведь сразу остановился, поднял голову в мою сторону, подслеповато уставился на человека, вдруг оказавшегося на его пути, повел из стороны в сторону носом, видимо, как следует принюхался-присмотрелся и наконец, разобравшись, в чем дело, повернулся на месте и, особенно не торопясь, отправился в обратный путь.

Я еще постоял посреди дороги, дождался, когда медведь совсем скроется из виду, и только после этого отправился дальше к своему озеру.

На обратном пути я все время присматривался к медвежьим следам и никак не отметил, что зверь испугался меня – он спокойно добрел до середины прямой дороги, а затем сошел с моей лыжни прямо в сугроб и ушел опять в сторону Лемчева озера.

Зачем все-таки этот медведь три дня подряд ходил за мной следом? Что хотел он узнать, увидеть? Что осталось у этого зверя после встречи с человеком посреди все еще зимней тайги?.. Не знаю… Точно знаю только то, что я тогда никак не напугал животное, и вовсе не страх перед человеком, а какие-то совсем иные причины заставили этого медведя обходить теперь мою дорогу к дальнему озеру – я еще не раз навещал это озеро, но больше ни разу ни на своей лыжне, ни возле нее знакомых мне медвежьих следов не встречал.

январь 2006 года
Анатолий Онегов