Как я фотографировал медведей

Как-то мой добрый знакомый, писатель-романист, создавший не одно многотомное произведение о жизни нашего современного общества, принялся в очередной раз упрекать меня в том, что я, мол, зря похоронил свой литературный талант, отказавшись от тех лирических новелл, с которыми когда-то входил в литературу... Мол, зря ты, друг дорогой, способный стать чуть ли не современным Буниным, занялся какими-то там записками натуралиста... Хотя, мол, записки натуралиста произведения выгодные - что ни напиши о разном зверье, оно на тебя не обидится. А вот люди могут обидеться, здороваться перестанут, слухи разные о тебе пойдут.

Когда мой добрый знакомый закончил свой монолог, я попробовал ему возразить... Мол, все правильно - люди на тебя за вранье могут обидеться, могут от тебя отвернуться, а звери и птицы никак не ответят тебе на твое неверное слово. Но вот беда: тебя, сказавшего что-то неверное о людях, не перестанут печатать - твое творчество не будет остановлено тут навсегда из-за твоего промаха. А вот писателя-натуралиста, допустившего промах, печатать не будут - от писателя-натуралиста требуется только правде и ничего, кроме правды.

И на страже этой правды о жизни природы еще совсем недавно стояли большие ученые-биологи, люди по большей части честные, справедливые и доброжелательные к тому, кто приносил из своих путешествий те же записки натуралиста. Я вспоминаю здесь научных рецензентов, без которых, на моей памяти, прежде не публиковалось ни одно произведение, героем которого была природа. Такие замечательные люди давали путевку в жизнь и первым моим произведениям - произведениям писателя-натуралиста.

Я всегда помню, с каким вниманием относился к моим скромным рассказам профессор Гладков. И если что-то в моих рассказах вызывало у него вопросы (вопросы, а не сомнения), то он тут же, в рецензии, делал оговорку: мол, так и так - очень прошу автора сообщить мне такие-то и такие-то детали его исследований... И я тут же отвечал профессору, что, мол, кряковые утки, которые выводили своих утят в старых вороньих гнездах, высоко на деревьях и далеко от берега озера, встретились мне на островах озера Кенозера тогда-то и тогда-то, и что я объясняю это событие ,прежде всего тем, что берега озера по большей части каменистые, не подходящие для устройства утиных гнезд, а потому кряковым уткам и пришлось искать иные места для вывода утят. И т.д.

С такой же благодарностью за доброе внимание к моим трудам вспоминаю я и доктора биологических наук Мантейфеля, сына того самого дяди Пети Мантейфеля, которого мы, кюбзовцы (кружок юных биологов зоопарка) считали своим отцом - покровителем...Доктор биологических наук Мантейфель давал в свое время добро на мои очерки о поведении рыб ("Следы на воде"), опубликованные впервые на страницах журнала "Наука и жизнь" Я помню слова этого замечательного рецензента, которые передал мне главный редактор журнала: мол, автор в своих очерках подтвердил то, что мы не один год искали в своих лабораториях.

Увы, жизнь сегодня изменилась и далеко не в лучшую сторону - сейчас можно издать, что хотите без каких-либо рецензий, а дальше даже не краснеть за напечатанное. Да и прежних ответственных и добрых рецензентов ныне, пожалуй, что и не отыскать - одни учение уши от нас совсем, а другие отошли в сторону, не принимая, видимо, нынешней, не всегда честной суеты. А ведь без высокой требовательности не было бы у нас в стране той литературы, которую создали писатели-натуралисты, и которой мы имеем полное право гордиться.

Писатель-натуралист - это, прежде всего участник события (участник, а не сторонний наблюдатель). Это не журналист, добывающий что-то во время своих командировок, а тем более не репортер-фиксатор, запечатляющий факт на ту же фотопленку... Именно такой и видел я всегда свою жизнь-работу. И честное слово, переселившись из столицы в таежную избушку на берегу озера, я не ставил перед собой ни какой иной конкретной цели, кроме одной - стать частью таежной жизни. Я не предполагал, что стану изучать особенности поведения бурых медведей или плотвы, окуней и щук, населявших озера - я просто жил в тайге, добывая себе средства на пропитание только таежными промыслами (тот же рыбный промысел или та же промысловая охота), а там уже само собой окружали меня герои моих будущих очерков и рассказов.

Вот так и появились мои медведи, о которых впервые рассказал я на страницах журнала "Наука и жизнь" в 1968 году... Я поселился в тайге, стал разыскивать прежние охотничьи тропы (люди оставили те места незадолго до моего появления), которые приводили меня к новым озерам, к новым избушкам, и, конечно, очень скоро обнаружил, что в тайге я далеко не один, что рядом со мной живут лоси, волки и медведи. Если лоси и волки, да и все остальное зверье меня особенно не настораживали, то медведей я первое время побаивался и побаивался серьезно - по крайней мере, в каждую свою дорогу по тайге еще долго прихватывал с собой двустволку. Ну, а потом то один, то другой медведь стали просто моими соседями, с которыми я учился жить в мире. Соседи эти были удивительными, совсем не такими, каких мы знаем по сказкам и разным "охотничьим" рассказам... Вот так и стали мои соседи, бурые медведи, героями моих документальных записок.

Если бы я был фотографом-репортером или фотоохотником, то принес бы из леса фотопортреты моих соседей. Но тогда у меня вряд ли осталось бы времени на ту самую жизнь-нахождение в тайге рядом с бурыми медведями. Я до сих пор убежденно считаю, что жить жизнью той же тайги и одновременно запечатлевать эту жизнь на фотопленку - никак не совместимые события, по крайней мере, у меня лично никогда не оставалось времени ни на какую фотосъемку. Лишь изредка, прервав по каким-то причинам на короткое время свои работы (промысел, обустройство жизни, исследования), я вспоминал о фотоаппарате, но мог запечатлеть только виды природы, окружавшей меня.

Вот так и не принес я из леса ни одной фотографии ни одного моего соседа. Но мне, поверили, поверили без фотографий, поверили ученые-рецензенты, поверили читатели, а там появились и желающие проверить мои догадки, что бурые медведи могут быть вполне покладистыми существами и не слишком опасными соседями.

Одним из таких пионеров движения "за бурого медведя" стал охотовед из Череповца В.Михайлов. Найдя подход к этим животным, он сделал много интересных снимков. Эти снимки, как ранее и моя работа "В медвежьем краю", тоже впервые были опубликованы в журнале "Наука и жизнь". Я представлял на страницах журнала фотоохотника Михайлова и делал комментарии к его фотографиям. После этой публикации меня разыскал журнал "GEO" (тогда это Западная Германия) и предложил выполнять для них работу: сделать снимки бурых медведей в природе.

Фотографии сделанные Михайловым и его другом-соавтором М.Березовский, журналу "GEO" не подошли - фотоохотники снимали животных на черно-белую пленку, а журналу требовались только цветные слайды. Я дал согласие и очень надеялся, что теперь смогу подтвердить все, рассказанное мной о медведях, и собственными фотографиями. Такая работа, в случае удачи, еще раз поддержала бы бурого медведя, более-менее покладистого и достаточно мирного зверя, когда его не особенно беспокоили, и к тому же документально поддержала бы и авторитет автора-натуралиста.

Это было в конце 1977 года. Я получил от журнала фотоаппаратуру и пленку. Зима ушла на подготовку к работе. Прежде всего, надо было освоить "никоны" и познакомиться с пленкой. Пленку, которую передал мне журнал, у нас в стране тогда не проявляли, а потому отснятый материал я возвратил представителю журнала, а представитель журнала

отправил пленку в Германию. С проявленным материалом ознакомились в редакции и передали мне заключение: "Вы нам технически подходите".

В марте 1978 года я прибыл в Череповец к Михайлову, чтобы вместе отправиться по Рыбинскому водохранилищу к местам предполагаемых съемок... На водохранилище еще лежал лед - лежал почти сплошным панцирем, как посреди зимы, и мы ждали первой дороги по открытой воде. Предполагалось попасть к местам съемки как можно раньше, чтобы отмели, освободившиеся из-подо льда, не успела затопить весенняя вода - именно на эти, открывшиеся по весне из-подо льда, прибрежные отмели и выходили обычно медведи - здесь они разыскивали что-то для себя, здесь чаща всего и фотографировали их Березовский и Михайлов.

Как доставались моим друзьям-фотоохотникам портреты медведей, я знал... Первый такой фотопортрет Михайлов сделал случайно - он, как говорят обычно охотники, просто разошелся на медведицу с медвежатами, не зная о ней заранее. Но успел все-таки поднять свое фоторужье и нажать на спуск. А затем согласно принял сигнал-предупреждение медведицы-матери и ретировался.

"Медведей в пейзаже", т.е.- фотопортреты этих животных, сделанные с большого расстояния, Березовский и Михайлов тоже, можно сказать, добывали случайно. Как я уже говорил, к концу зимы вода в водохранилище падала, и когда по весне лед уходил с отмелей, эти пространства, затопленные по летнему времени водой, в начале весны обнажались - вот здесь-то как раз и любили путешествовать медведи, вставшие недавно из берлог...

Во-первых, по открытому месту путешествовать было легче, чем но лесным завалам, а во-вторых, здесь, на открывшейся из-подо льда прибрежной полосе, звери разыскивали для себя какой-то корм (прежде всего, откапывали коренья). Заметить такого медведя, передвигавшегося по берегу или копавшегося здесь в земле, можно было издали. А там уже дело охотничьей техники - фотоохотники начинали скрадывать зверя, т.е. незаметно подходить к нем на расстояние верного фотовыстрела... Бывали и такие встречи, когда фотоохотники замечали зверей с моторной лодки, на которой путешествовали по водохранилищу, и начинали осторожно приближаться к объекту съемки. Так Березовским и Михайловым, были сделаны очень интересные фотографии медвежьей семьи (медведица с подросшими, прошлогодними медвежатами), которые публиковались в журнале "Наука и жизнь" (1977 год) и в моей книге "Здравствуй, Мишка" (1978).

Но все это было пока только трофеями фотоохотников. Работать с медведем, расположить его к себе, убедить своим поведением, что ты не помеха, не конкурент ему, моим друзьям-фотоохотникам привелось только тогда, когда у северного кордона Дарвинского заповедника объявился небольшой медведь (о том, что этот зверь был еще очень юного возраста, рассказали и фотографии Березовского, на которых Михайлов запечатлен неподалеку от медведя - см. журнал "Наука и жизнь" №11 1976 г). О том, что этот медведь не был еще взрослым животным, говорил и белый след-пятно сбоку на шее, след от недавнего детского нагрудничка - бурые медвежата в начале жизни носят пониже шеи белые "нагруднички", которые с возрастом постепенно пропадают. За белое пятно на шее фотоохотники и дали медведю имя - Белобокий.

Белобокий вел себя мирно, не скрывался стремительно от людей в чаще, и к нему можно было достаточно близко подойти, помня о тех сигналах и жестах предупреждения, которые адресуют медведи сопернику, врагу, в том числе и человеку: мол, не слишком ли близко ты пошел ко мне... Мои друзья-фотоохотники эту особенность поведения Белобокого усвоили и успешно работали с ним, тем более что этот юноша Белобокий исправно наведывался по весне почти к самому кордону - возле кордона был обширный луг с прекрасной травой, а по весне молодая трава почти главная пища медведей. Сюда, к северному кордону Дарвинского заповедника и предложил Михайлов наведаться, прежде всего, чтобы пообщаться с Белобоким, а там поискать счастья и по берегам Рыбинского водохранилища. Но попасть на кордон можно было только тогда, когда лед откроет туда дорогу по воде.

Моторная лодка (небольшой катерок с подвесным мотором) была уже наготове, освободился на время от своих основных дел врач Березовский, охотовед Михайлов выписал уже себе подорожную - командировку, я же был вольным путешественником, и времени у меня было в достатке - я мог ждать наступления весны, а мои друзья переживали, что весна наступает не слишком быстро и что отпущенное им время на путешествие уходит и уходит.

Наконец весеннее тепло и явившийся крепкий ветер потревожили льды, к тому же по водохранилищу (вдоль его восточного берега, где обычно движутся суда) прошел ледокол и разбил с одной стороны зимнюю льдину - зима стала отступать от воды, и мы рискнули двинуться в путь.

На воду мы вышли, но с трудом добрались только до первого острова у северного берега водохранилища - впереди было сплошное ледяное поле. Орудуя багром и веслами, мы долго пробивались через льды и ледяное крошево, подыскивая место для лагеря. Остановились на острове. Между нами и материковым берегом была неширокая протока-рукав, которая по летнему времени действительное могла быть судоходным каналом, но сейчас, когда уровень воды в водохранилище за зиму упал, протока оказалась слепой, закрытой с противоположной стороны поднявшимся из воды пространством, напоминавшим скорей лесной погром-пожарище, чем дно водоема - повсюду торчали черные пни, не догнившие до конца стволы деревьев, как память о бывшем когда-то здесь северном лесе, затопленном ныне водами Шексны.

Мы подошли на лодке почти к самому концу слепой протоки, устроили здесь, как следует, свой транспорт и поставили на песчаном языке-отмели палатку - так началось наше сидение посреди льдов...

Если быть точным, то постоянно возле лодки и палатки весь день "сидел", находился, только один из путешественников, двое других с утра пораньше перебирались на лодке на другую сторону протоки и, достигнув материка, отправлялись на фотоохоту-разведку.

С открытых пространств снег к этому времени почти весь сошел, он оставался только в лесу, в тени тех же елей, и когда ночью не было морозца, а значит, утром не было по снегу и наста, то путешествовать по лесу было еще тяжело - мешал глубокий снег.

Из первой же разведки Михайлов и Березовский (я сам избрал себе в первый день роль сторожа - хотелось побыть одному и осмотреться) принесли известия: есть следы совсем небольшого медведя, есть следы лосей и пока больше ничего. Я же встретил их рассказом о том, как по льдинам через протоку с материка на остров решила перебраться лиса... Перепрыгивая с льдины на льдину, она достигла уже середины протоки, как на нее сверху опустился огромный орлан-белохвост... Лиса мгновенно перевернулась на спину, готовая, как говорится, встретить врага лицом к лицу. Орлан отступил, отпрянул в сторону. Лиса тут же вскочила на ноги и попробовала продолжить свой путь. И очень может быть, она бы и добралась до нашего острова, если бы на ее пути не оказалась полоса воды, перепрыгнуть через которую она не смогла. Лиса повернула назад, и тут снова на нее стал опускаться орлан. И снова отважный зверек (лиса была настолько мала рядом с раскинувшим широченные крылья орланом, что я вправе был назвать ее зверьком по сравнению с грандиозной птицей) перевернулся на спину, и снова враг, опешив, отступил. И снова лиса на ногах и быстро-быстро бежит к берегу. И опять атака орлана... И опять лиса выходит победительницей и, наконец, достигает берега и скрывается в кустах...

Лису и орлана я увидел метрах в трехстах от палатки, когда отправился прогуляться по берету. Фотоаппарат с собой, конечно, не взял - прогулка есть прогулка. Михайлов переживал, что пропал такой фототрофей. Учил меня, что фоторужье у фотоохотника всегда должно быть наготове. Я отшучивался, прекрасно понимая, что две психологии - психология Михайлова, фотоохотника, и моя психология писателя-натуралиста - вряд ли когда смогут сойтись без споров. И я не раз говорил своему другу, что при работе с теми же медведями его чрезмерная энергия-нетерпение охотника может его подвести, когда под рукой не окажется ружья. И я будто смотрел в воду - через день и выпала нам как раз такая встреча, которая могла окончиться трагедией.

Второй день нашего стояния во льдах, и теперь уже мы с Михайловым отправляемся в поход... Видим следы небольшого медведя, еще совсем медвежонка, видим прилетевших домой зарянок, встречаем и долго фотографируем двух лосей, бредущих по вырубке. Фотографируем лосей, еще не зная, что один из них сегодня вечером будет свален медведем... А затем находим следы двух волков. Один след покрупней и пошире - след волка-самца, другой - поуже, след волчицы. Волки ведут себя на первый взгляд странно - посещают самые глухие завалы-буреломы, оставленные на краю вырубки лесозаготовителями. Скорей всего они ищут место для логова - вот-вот у волков должны появиться волчата.

Пробуем идти по лесу под елками, но наста нет и идти тяжело. Возвращаемся домой.

Конечно, ни о каких серьезных съемках медведей пока не могло быть и речи. Для серьезной съемки надо было отыскать дом (территорию) зверя, установить его тропы, а там попытаться донести до зверя, что ты тоже вроде бы претендуешь на это же лесное хозяйство. Обычно твой походы всегда озадачивают зверя, если здесь в лесу люди бывают очень редко, и он начинает интересоваться, кто это забрел в его владения. В таком случае медведь принимается преследовать тебя, идти следом, будто ищет встречи. Ты беспокоишь его, и ему надо найти ответ на вопрос, кто ты есть...

Когда вся информация о тебе зверем получена, он обычно прекращает преследование, и теперь уже ты можешь попробовать поискать с ним встречи, зная его тропы и его образ жизни. Об этом я подробно рассказывал в своей книге "Здравствуй, Мишка", рассказывал и в документальной повести "В медвежьем краю", а потому дальше не буду продолжать. Добавлю только, что для такой встречи со зверем необходимо время, нужна достаточно внимательная работа и только после этого ты можешь получить право наблюдать за животным и при желании документировать эти наблюдения на фотопленку.

Конечно, путешествуя по лесу вместе с Михайловым, я никак не смог бы организовать такую работу, а потому надеялся только на какие-то случайные встречи...

Ничего особенного, кроме лосей и волчьих следов, в первый день мы не нашли... Новый день. Ночью приходил морозец и немного подморозил расплывшийся на солнце снег - по снегу к утру лег, хотя и не очень прочный, но все-таки наст. Мы с Михайловым снова отправляемой на материк, снова навещаем лесную вырубку и почти тут же находим следы лося, уходящие от вырубки в лесную чащу. Следы лося - глубокие ямы-борозды в снегу, оставленные еще до ночного морозца, т.е. оставленные еще вчера вечером или в конце дня (если бы лось шел по насту, т.е. ночью или к утру, то края следа были бы не мягкими, а торчали бы ледяными углами).

Почти рядом со следом лося волчьи следы - они тоже оставлены еще до ночного морозца, по мягкому раскисшему снегу. Значат, все это происходило еще вчера... Лось уходил в чащу широкими шагами, шел очень быстро, видимо, зная о своих преследователях-волках... Мы идем с Михайловым чуть в стороне от волчьих и лосиных следов, чтобы не повредить записям в "лесной книге"... Но что это - лось по-прежнему быстро уходит в чащу, а волки как будто останавливаются на месте, и волк-самец принимается нервно метить елочки, торчащие из снега - принимается оставлять мочевые метки...

Что-то остановило волков и заставило в знак утверждения своей охотничьей тропы и своих намерений делать отметки на снегу... Потом волки снова оставляют нам следы своих лап, но идут уже не прямо по следу лося, а кружат стороной... Дальше след лося пересекают небольшие следы медведя - следы этого медведя мы встречали прошлый раз... Нет, этот медведь не мог испортить волчью охоту - медведь-медвежонок слишком слаб, чтобы вмешиваться в планы волков...

Я шепотом предупреждаю своего друга: мол, будь внимателен - волки не просто так остановили преследование, кто-то очень серьезно им помешал...

Впереди угольная яма - высокий холм посреди леса, поросший деревьями. В таких ямах-курганах когда-то жгли березовые дрова, добывая березовый уголь - лучший уголь для выплавки стали. Яма старая, над ней давно поднялись уже взрослые ели и березы. След лося обходит яму слева, а волчьи следы идут справа от ямы-кургана.

Михайлов идет по следам лося, я иду за волками... Пока я еще вижу Михайлова, но не вижу, что там дальше, за ямой. Но вот не вижу и Михайлова. Еще немного, я обойду яму и снова увижу своего напарника. И вдруг какой-то сдавленный, испуганный не то крик, не то вскрик моего друга: "Что ты... что ты..."

Как могу, быстро взбегаю на вершину ямы и становлюсь очевидцем самой развязки события... Я еще не вижу Михайлова, но вижу очень большого медведя, не слишком поспешными прыжками уходящего в сторону от ямы... А Михайлов стоит, как вкопанный, возле дерева... И всего в нескольких метрах от него на снегу следы-вмятины от медвежьих лап - здесь медведь, сделав последний прыжок в сторону человека, резко остановился и, так же резко повернувшись, ушел отсюда в лес.

Все стало ясно... Волки преследовали лося, надеясь на успешную охоту, но путь лося неожиданно для волков остановил медведь. Он свалил лося, и волки остались ни с чем. Вот почему они остановились возле угольной ямы и принялись нервно метить мочой снег и елочки... Медведь же, свалив лося, разгреб снег до земли, уложил в эту яму добычу и стал укрывать ее сверху еловыми лапами.

Сколько времени ушло у зверя на эту работу?.. Может быть, он трудился весь вечер, а может быть, прихватил для этого и часть ночи. В конце концов, добыча была укрыта (медведь обычно дает добыче полежать и только после этого принимается за трапезу). Очень может быть, что, укрыв добычу, удачливый охотник и отправился бы куда-нибудь передохнуть, и только потом, на следующий день, наведался бы к обеденному столу. Но в данном случае он этого не сделал, а остался сторожем возле своего продовольственного склада - уйти ему помешали волки, которые могли предъявить претензия хотя бы на часть добытого медведем. Да и небольшой медведь-медвежонок, почуявший запах поживы, крутился поблизости. Вот наш охотник и сторожил зорко свою добычу. А такая работа делает медведя нервным, и я вполне основательно, перечисляя когда-то все случаи, когда этот зверь может быть опасным для человека, называл и это состояние зверя: медведь возле обеденного стола, зверь на добыче.

Эти выводы я не раз подтверждал в своих прежних походах. Эти же выводы подтвердились и здесь. Михайлов, фотоохотник, не всегда способный умерить свою охотничью страсть, а то, может быть, после знакомства с Белобоким и потерявший необходимую осторожность, предусмотрительность, прямо вышел на медведя, охранявшего свою добычу... Ну, а дальше все произошло в течение каких-то секунд... Прыжок зверя в сторону фотоохотника, его испуг и крик: "Что ты... что ты..." Еще прыжок зверя. Мой крик - погромче и пострашней, чем Михайловское "что ты, что ты..." А там и мое появление на вершине ямы, и такой же стремительный, как имитация нападения, разворот зверя на 180 градусов и отступление в чащу.

Конечно, у зверя не было особых причин ломать человека, случайно вышедшего к его обеденному столу - человек не проявил явной агрессии, а потому, как и положено, зверь лишь имитировал атаку, атаку грозную (учтите, что медведь был достаточно велик). Но эффект этой имитации был настолько силен, что фотоохотник, конечно, забыл о своем фотоаппарате. Да, а и мне, кинувшемуся на крик беды, было, разумеется, не до фотосъемки.

Не стали мы особенно исследовать и продовольственный склад, который устроил медведь, лишь отметили, что лапы елок были уложены очень аккуратно над добычей, и ничто не говорило том, что медведь здесь уже попировал.

Неделю спустя, когда снег в лесу почти совсем сошел, мы втроем отправились к месту знаменательного события. Я. уговаривал своих друзей не торопиться, подходить медленно к "продовольственному складу" медведя. Я шел чуть позади и справа от основной группы и мог наблюдать все, что происходило дальше...

Еще издали мы увидели разбросанные еловые лапы и над ними приличного медведя. Медведь узнал о нашем приближении и повернул в нашу сторону голову. Шепотом я напоминал своим друзьям, что следовало бы остановиться, постоять, подождать, когда зверь успокоится, примет нас, и только потом попробовать подойти поближе, для верного снимка. Но повлиять на своих друзей-фотоохотников, которые жили в то время, видимо, только одной охотничьей страстью, я не мог. Они, прижав плечо к плечу, как солдаты перед лицом врага, и вскинув свои фоторужья, продолжали шаг за шагом приближаться к зверю. И медведь, тот самый медведь, который совсем недавно чуть ли не до смерти напугал одного из наших фотоохотников, еще раз доказал нам, что он, медведь, умеет не только грозно пугать врагов и конкурентов, но и мгновенно исчезать в лесной чаще, когда почему-либо отказывается от противостояния... И зверь исчез, буквальным образом, на глазах - чуть шевельнулся, чуть отвернул голову в сторону от людей, и все - его уже нигде не было. Конечно, никаких медвежьих фотографий мы не добыли, а на месте "продовольственного склада", который еще совсем недавно устроил здесь медведь-охотник, нашли только обглоданную голову лося.

Итак, наше стояние во льдах пока не принесло моим друзьям никаких трофеев, не считая фотографии белки-летяги, которую Михайлов извлек из дупла и, посадив на полуспревший березовый ствол, предложил нам в качестве фотомодели.

Поработавшую в качестве лесной фотомодели белку-летягу, затем вернули обратно в ее дупло, а сами вернулись к своей палатке, чтобы подвести итоги и отбыть обратно в Череповец - хотя ледяное поле, укрывавшее водохранилище по зиме, и отодвинулось уже заметно к югу от Череповца, но северный кордон заповедника все еще был в ледяном плену, а потому по-прежнему оставался для нас недоступным. Мы возвращались обратно на свою базу. Березовскому предстояло и дальше исполнять обязанности врача, а, Михайлов собирался вместе со мной все-таки навестить северный кордон заповедника - для этого мы предполагали использовать выходные и праздничные дни Первого мая и дня Победы.

На желанный кордон мы, в конце концов, попали. Вокруг кордона по лугу поднималась первая весенняя трава. Мы обошли все здешние поля, но нигде не отыскали ни одного медвежьего следа... А потом нашли в лесу яму-могилу, где, судя по всему, были закопаны части какого-то теплокровного существа - земля на могиле-яме осела, - скорей всего это горькое сооружение было устроено совсем недавно, перед самой зимой... А когда неподалеку отыскали череп медведя, все стало ясно... Кто-то добыл зверя, добыл скорей всего только ради его шкуры, а все остальное закопал в землю... Сделать это мог, видимо, прежний хозяин кордона, который и уволился из заповедника как раз по зиме. Ну, а догадаться о том, что за медведь оставил нам после себя свой обглоданный разным зверьем череп, было не очень трудно - скорей всего здесь, в заповеднике, был убит как раз тот самый Белобокий, который и принес Михайлову славу удачливого фотоохотника... Известие об этом медведе, беззаботно разгуливавшем под окнами кордона, как-то выбралось из заповедника, а там и нашло людей, мечтавших получить для услаждения души медвежью шкуру. Ну, а дальше при отсутствии совести все было только делом техники...

Словом, наш поход весной 1978 года закончился почти ничем, ее не считать той информации, которую собрал я для себя и на основании которой стал строить планы работы на весну 1979 года. Еще один год намечал я для себя, чтобы выполнить задание журнала "GEO". Да было бы и слишком самонадеянно рассчитывать такую работу только на одну весну...

Где искать медведей, я теперь знал - зверей можно было найти там же, возле северного кордона. Медведь по весне ищет молодую траву, а если среди этой травы растет еще и козлобородник, то медведь весной на такой луг выйдет (козлобородник охотники местами называют еще и так - дурниха, для медведей это что-то вроде бы стимулятора, необходимого им в период гона, а как раз период гона у этих животных и совпадает по времени с началом цветения козлобородника). В северной части заповедника таких полян, как возле самого кордона, было, видимо, совсем немного, поэтому именно сюда, к кордону, и должны будут выходить звери, именно здесь, судя по всему, и должен будет

проходить гон (медвежьи свадьбы): на луг станет выходить медведица, станет здесь пастись, а там следом явятся и самцы. Значит, объектов для работы может быть достаточно...

Северный кордон привлек меня еще и тем, что теперь лесником работал там очень приятный человек, житель Подмосковья, журналист, сменивший почему-то свою районную газету на лесную жизнь. Мы обменялись адресами и всю зиму поддерживали связь. В таком обществе мне работалось бы куда легче, чем при лесниках, хранителях заповедника, готовых разрядить оружие в охраняемого ими зверя.

Вернувшись в Москву, я передал представителю журнала отснятую во время весеннего путешествия пленку, погоревал, что пока медведей не фотографировал, и получил добро на путешествие весной 1979 года. Немцы приняли, видимо, мою первую неудачу, как должное, вскоре вернули проявленную фотопленку, чтобы я смог полюбоваться своим творчеством, и предоставили мне для нового путешествия новую партию свежей фотопленки... Вот с этой-то пленки и начались происшествия, которые почти до самого конца сопровождали меня в моей работе.

Журнал передал мне пленку через знаменитое в свое время Агентство печати (АПН) и известил меня, что авторитетнейшая советская организация посылку, предназначенную мне, приняла для передачи адресату. Далее мне самому предстояло побеспокоить это самое АПН и получить в руки переданное из Германии. Все это я, как и положено, сделал, но пленку производства фирмы Кодак авторитетная организация мне так и не вручила.

Пришлось повторять пересылку - на этот раз фотопленку вручил мне представитель журнал. Вся эта неустроенность меня беспокоила и, прежде всего потому, что я волей-неволей доставлял своим работодателям лишние хлопоты. С журналом у меня было заключено устное джентльменское соглашение: я отказался от всяких командировочных, т.е. от авансирования работы, и просил принять мои встречные условия - будет сделана работа, тогда будет и оплата. Честно говоря, немцы тут активно сопротивлялись, но я настоял на своем и первое и второе путешествие в гости к бурым медведям оплачивал сам.

В заповедник на этот раз я добирался через Ярославль. До Ярославля поездом, далее самолетом местной авиалинии, а там уже моторной лодкой до северного кордона. Ни поезд, ни моторная лодка меня не подвели, а вот самолет-трудяга АН-2 улетел в намеченный день без меня... В аэровокзале мне устроили основательный досмотр - заставили выложить на стол содержимое двух кофров и объемистого рюкзака. Сама фотоаппаратура проверяющих не интересовала, а вот коробочки с пленками милиционеры пытались вскрывать и добираться аж до самого содержимого кассет. Я, разумеется, активно возражал и потребовал к месту происшествия начальство. Начальство прибыло, выслушало меня, изучило мои документы, включая и членский билет Союза писателей СССР, и дало указание пленку не вскрывать. Все же остальное подлежало дальнейшей тщательной проверки.

С собой в путешествия я, разумеется, прихватывал всегда не только блокноты и ручки, но и аптечку. Аптечка тоже подверглась исследованию - так проверяющие даже принюхивались к таблеткам аллохола, что присутствовавшее здесь начальство объяснило мне так: ищем наркотики. Уж, какие именно наркотики могли перевозить на территорию заповедника, с какой целью потенциальные наркоторговцы могли проложить свой канал через полупустынную территорию, не знаю, только проверка моей ручной клади окончилась для меня печально - в рюкзаке у меня находился небольшой охотничий нож кустарного производства (единственное оружие, которое я на всякий случай прихватывал с собой, когда отправлялся в лес).

Это нож подарил мне когда-то в Карелии милицейский офицер, подарил с такой рекомендацией: мол, пробейте на лезвие какой-нибудь номер и внесите этот номер в свой охотничий билет. Я помнил эту рекомендацию, собирался последовать умному совету, но все никак не находил времени для всего этого. Словом, у меня обнаружили и изъяли холодное оружие, не имеющее должной регистрации.

Самолет, дожидавшийся окончания досмотра моего багажа, в конце концов, отпустили, и он улетел, а мне предстояло подписывать различные бумаги и вести душеспасительные беседы с милицейскими офицерами. Они-то и известили меня, что мое деяние подпадает под статью уголовного кодекса, которая может грозить и тюремным заключением. А чтобы избежать тюрьмы, мне советовали, как можно скорей переслать из Москвы в Ярославль ходатайство-характеристику из Союза писателей. Мол, только тогда меня могут пожалеть.

Увы, тут же доставить в Ярославль из Москвы спасительные документы я никак не мог - меня ждали бурые медведи, а потому, еще раз поплакавшись милицейским офицерам, я оформил билет на следующий рейс, а там, через пару дней и вылетел в сторону заповедника (самолеты летали в нужную мне сторону только два-три раза в неделю).

Весна в тот год выпала теплой, и уже в первой половине мая по лугу возле кордона густо поднялась трава.

В первый же день я обошел все лесные поляны и луг-поле возле кордона и отыскал старые и совсем свежие медвежьи следы...

Следы принадлежали скорей всего одному и тому же зверю... Чтобы оценить размеры медведя, охотники-каргополы, преподавшие мне когда-то основы таежной жизни, сравнивали следы зверя со своей зимней шапкой. Такая "шапка" позволяла четко поделить медведей на больших и очень больших. След большого медведя был как раз размером в шапку, т.е. закрывался шапкой, положенной на отпечаток медвежьей лапы. Ну, а след очень большого медведя закрыть шапкой никак не удавалось. О такой "шапке" вспомнил я и теперь, изучая следа медведя возле северного кордона Дарвинского заповедника - эти следы были как раз размером в шапку, т.е. медведь был большим, но не очень большим.

Конечно, это был совсем взрослый зверь, он уже не раз выходил на весенний луг перед кордоном и пасся среди молодой зелени. Причем, выходил он на луг всякий раз в разных местах, заранее не проверяя, ждет или не ждет его здесь какая-либо опасность. Словом, этот зверь вел себя на весеннем лугу примерно так же, как ведет себя медведь, отыскавший по осени овсяное поле, не охраняемое людьми, и где, кроме него, не было никого из сородичей-конкурентов. Такой медведь, посчитавший, что лакомство-овес принадлежит здесь только ему, обычно выходит на овсяное поле в любом удобном для него месте, выходит, как правило, не таясь, не скрывая свой поход, не обходя предварительно поле стороной, как нередко поступают осторожные звери, знакомые с людьми, прежде чем выкатить к самим овсам. Такое бдительное животное, являясь к овсяному полю, все внимательно выслушивало и вынюхивало и только затем принималось за еду.

Медведь, который навещал, весенний луг возле кордона заповедника, видимо, не ожидал со стороны людей никакой опасности, а потому и позволял себе вести себя так, как бог на душу положит. Лишь одно отличало его от тех медведей, которые выходили за овес, не охраняемый людьми: если такие самоуверенные звери могли появляться на овсяном поле и посреди бела дня, то мой будущий, пока только заочный, знакомый посещал весенний луг только в сумерках...

Еще один день, проведенный мною на кордоне - и снова медведь выходит на луг только ночью. Правда, в мае северная ночь уже светлая, но, увы, не на столько, чтобы сделать приличные фотографии.

Идут дни, все выше и выше поднимается по лугу трава. Вот и открылись первые золотые цветы-звездочки козлобородника, а мой медведь пока так и не показывался еще на свету... Но вот что-то изменилось в его жизни, и он, наконец, предстал передо мной...

Каждое утро я исправно обходил наш луг и все наши поляны, отмечал все следы, появившиеся здесь за прошедшее сутки, и пока ничего нового не находил. Вот и на этот раз я собрался, было, в свой очередной утренний обход-инспекцию, но выглянул в окно и увидел на лугу лося...

Большой, взрослый лось стоял посреди густой травы и кормился, опустив вниз голову. Время от времени он переступал с ноги на ногу и понемногу двигался в мою сторону. На какие-то секунды я отошел от окна, а когда снова взглянул на луг, то почти рядом с лосем увидал среди травы большого медведя.

Нас обычно удивляют такие африканские виды, когда по соседству с лежащим на земле львом пасутся, например, те же зебры, потенциальная добыча львов. Но ничего удивительного в таком соседстве обычно нет. Зебры точно разбираются в поведении своих врагов, а потому и могут более-менее верно судить о намерениях льва, лежащего в тени под деревом - такой отдыхающий лев не охотник, он сейчас не опасен. И зебры продолжают заниматься своим делом возле отдыхающего хищника, но в то же время не спускают с него глаз: ведь враг, поведение которого ты можешь отмечать все время, куда менее опасен, чем такой же враг, затаившийся, не замеченный тобой.

Ничего удивительного не было и в том, что на лугу почти рядом друг с другом, паслись, подбирали сочную траву лось и медведь. Лось, подбирая траву, все время видел медведя и был спокоен - медведь сейчас не опасен, он кормится, у него другие цели, ничто не говорит в его поведении о возможной агрессии. Так зачем покидать роскошный стол - другого такого поблизости нет.

Медведь пасся всего метрах в сорока в стороне от лося. И такая дистанция между животными оставалась все время, пока я наблюдал за этой чудесной парой. Наблюдал и снова удивлялся, как это медведь умеет вдруг появляться и исчезать: не было только что на лугу никаких медведей, и вдруг медведь есть, появился. А ведь и исчезнет точно также тихо, неслышно. Вот лось будет уходить с луга в лес медленно, не торопясь - можно будет отметить всю его дорогу.

Я вышел на улицу и попробовал подойти к животным. Подходил, как обычно в таких случаях, по дуге, стороной, никогда не направляясь прямо к объекту своего внимания. Расстояние между нами понемногу сокращалось, но лось и медведь были еще далеко от меня. Я передвигался открыто, но медленно, время от времени останавливался и внимательно присматривался к животным. 300-миллиметрового телевика было недостаточно, чтобы сделать приличные снимки, и аппаратом я пока пользовался только как биноклем, чтобы получше разглядеть животных.

Первым отметил мое присутствие лось. Он поднял голову и растопырил в мою сторону свои уши-локаторы, а потом, не спеша, двинулся к лесу, по пути коротко останавливаясь и продолжая подбирать траву. Только у самого леса он совсем остановился и спокойно продолжил кормежку. Медведь же по-прежнему возлежал на животе среди густой травы

и загребал ее лапами, как загребает обычно медведь овес на овсяном поле, подтягивая метелки овса поближе к пасти.

Расстояние между мной и зверем продолжало сокращаться. Ветра почти не было, и медведь не мог узнать обо мне по запаху. Я передвигался очень осторожно, стараясь не издавать никакого шума, и медведь пока не слышал меня. Видят медведи куда хуже, чем обоняют и слышат, а потому зверю не помогало здесь и зрение.

Я не ставил перед собой цель: как можно ближе подойти к животному - я надеялся, что эта наша встреча далеко не последняя, а потому хотел пока только показаться, представиться своему новому знакомому, чтобы он мог убедиться, что я не представляю для него особой опасности. Но чтобы представиться, надо было обратить на себя внимание.

Я несколько раз, не торопясь, щелкнул затвором фотоаппарата. И медведь поднял в мою сторону голову, но тут же снова опустил ее вниз, видимо, ничего не обнаружив. Я подошел еще ближе и еще и еще раз щелкнул затвором. На этот раз медведь, пожалуй, заметил меня и долго не опускал головы. Потом опустил и тут же снова поднял ее, хотя я больше не издавал никакого шума и не двигался...

Я не стал дальше испытывать терпение зверя - мне не хотелось его пугать. Я стал медленно и осторожно отходить назад, и медведь остался на месте и больше не поднимал в мою сторону головы. Он довольно-таки долго оставался возле нашего кордона, а затем ушел, оставив свой обеденный стол до следующего визита.

Я сравнил следы этого медведя со следами, которые встречал тут раньше - да это был один и тот же зверь, как теперь я убедился, одетый в шубу глубокого темно-бурого, почти черного цвета.

На следующий день я ждал, что медведь снова появится на нашем лугу. Но он так и не появился. Не вышел он на наш луг и ночью. Не появился мой новый знакомый на нашем лугу и на другой день... Может быть, виноват я в том, что зверь нарушил свое расписание - может быть, встреча со мной все-таки оставила у зверя сомнение: мол, человек, новый здесь человек, опасен...

После завтрака хозяин кордона, лесник Володя, собрался в обход. Я хотел немного проводить его, а затем вернутся, чтобы не оставлять наш луг без наблюдения. Мы вышли из дома и только-только собрались двинуться в путь, как навстречу нам из леса явился медведь, тот самый, в темно-бурой, почти черной шубе, которого теперь я стал величать своим новым знакомым... Я тут же присел на корточки и стал снимать зверя, идущего почти прямо на меня. Чуть в стороне опустился на корточки и лесник Володя и уставился на медведя в бинокль.

Медведь шел не слишком быстро, по-медвежьи на каждом шагу выкидывая вперед то левую, то правую лапу вместе с левым или с правым плечом. Если бы ничего не помешало медведю, то он прошел бы справа от меня всего в двух-трех метрах. Я продолжал фотографировать, щелкал раз за разом затвором, но зверь не обращал на этот звук никакого внимания. Не видел он и нас, иначе бы заблаговременно свернул в сторону. Словом, этот медведь, наметивший было свой путь чуть ли не под самыми окнами нашего дома, вел себя точно так же, как ведут нормальные медведи на своих лесных тропах - он был занят только своими мыслям и пока ничего не замечал вокруг себя.

До зверя оставались, буквальным образом, метры - я видел его только через объектив фотоаппарата: вот медведь уже занимает собой весь кадр, вот в кадре умещаются только его голова и плечи... Я резко поднимаясь, почти вскакиваю с земли, поднимаю над головой руки, чтобы показаться зверю повыше, и тут же выкрикнув что-то короткое и резкое, как поступаю обычно, чтобы остановить зверя, продемонстрировать ему свое выдающееся положение в животном мире...Медведь тут же останавливается, разворачивается на месте, прыжком отскакивает в сторону и быстро поднимается на задние лапы - делает свечку...

Это была знаменитая медвежья свечка, когда зверь желает получше выяснить обстановку и одновременно показать себя - у медведей уважают рост, высоту в положении свечки...

Я продолжаю фотографировать... Свечка, несколько быстрых шагов в сторону, снова свечка, снова шаги в сторону леса и последняя свечка... Теперь медведь уже далеко от меня и чувствует себя более независимо. Я его, конечно, напугал, и он только что пришел в себя, осмотрелся, успокоился, опустился на все четыре лапы, быстро - быстро зашагал к лесу и скрылся, словно растворился, в кустах.

Медведь ушел, я опустил фотоаппарат и повернулся к леснику Володе... Володя все еще оставался на корточках с биноклем возле лица - он впервые видел так близко медведя.

Я, конечно, переживал - медведь напуган и теперь вряд ли очень скоро заявится к нам в гости... Но без гостей нашему кордону не суждено было оставаться... Погоревав, что слишком сильно напугал своего нового знакомого, и, справив кое-какие домашние дела, я снова собрался в поход и снова, только-только покинув дом, увидел, как из леса выходит на луг медведь.

Это был большой, даже очень большой зверь, одетый в светло-бурую с сединой шубу. Он, по-моему, не видел меня, не догадывался о присутствии человека. Он постоял, поводил носом по сторонам и, не спеша, скрылся в тех же самых кустах, из которых только что появился. И что самое интересное: этот седой медведь вышел из леса к нам на кордон как раз там, где не так давно выходил к нам уже знакомый мне медведь, одетый в темно-бурую, почти черную шубу.

Догадка посетила меня: а не был ли мой знакомый медведь в черной шубе медведицей? Не по ее ли следу направлялся в нашу сторону этот солидный седой медведь?.. Догадка была, по-моему, вполне обоснованной - месяц май время гона у медведей, время медвежьих свадеб. Да и козлобородник уже вовсю цвел но нашему лугу... Помните, охотники называли козлобородник еще дурнихой и считали, что этой дурнихой медведь и заправляется перед гоном? А если так, то все становилось на свои места: наша медведица оставила свои призывные следы, и по этим следам направился на поиски будущей дамы сердца медведь-самец, потенциальный ухажер... И действительно, медведь, названный мною ухажером, шел следом за своей потенциальной дамой.

На следующий день моя догадка получила новое подтверждение... К вечеру следующего дня напротив кордона на луг вышла наша дама-медведица. Как всегда, она улеглась на живот и принялась подбирать траву. Я радовался, увидев свою старую знакомую на лугу: значит, особенно не напугалась в тот раз - и не стал теперь надоедать зверю... Я оставался у окна и издали наблюдал за лугом и кормящимся там медведем. Несколько раз я отвлекался от окна, но, возвращаясь обратно, снова видел свою знакомую медведицу на прежнем месте... Но что это? Теперь рядом с моей медведицей, почти нос к носу с ней, лежал на животе среди травы еще один медведь, одетый в светло-бурую шубу...

Звери, казалось, были заняты только трапезой и внешне для меня, наблюдателя, как будто не проявляли друг к другу никакого интереса. И здесь я остановил себя и не стал подходить к животным, оставив их в покое и надеясь на то, что звери, не потревоженные человеком, не покинут наш луг и наши поляны.

Медведи ушли в лес уже в сумерках, ушли, не спеша, двигаясь друг за другом: впереди моя темно-бурая красавица, а следом за ней ее седой ухажер.

Больше на наш луг эти медведи не выходили, но все время бродили неподалеку и нет-нет, да и навещали небольшую лесную поляну, что была в стороне от кордона. На краю этой поляны стоял недавно построенный дом, предназначенный, как мне помнится, под какую-то контору. К дому была пристроена терраса. Здесь, на террасе, и предполагал я устроить свой наблюдательный пункт - лучшего места для ожидания зверя трудно было подыскать.

Несколько дней подряд отмечал я следы медвежьей пары, ведущие к моей поляне, отмечал время ее появления: всякий раз звери приходили сюда только к вечеру. Приходили, бродили по поляне (впереди медведица и, немного отставая, следом седой медведь) и также, не спеша, возвращались обратно в лес...

Чем была для них эта поляна?.. Здесь они не кормились - следов кормежки тут я не находил, козлобородника тут не было. Здесь они не отдыхали. Возможно, эта поляна была просто частью пространства, на которую выпал маршрут медвежьих прогулок...

Теперь каждый день после обеда, я незаметно подходил к лесной поляне, поднимался по ступенькам террасы и, разложив свою фотоаппаратуру, ждал медведей... И в конце концов, мои знакомые явились передо мной... Первой показалась на поляне медведица. Она что-то обнаружила на земле, поскребла в этом месте лапой и, покачиваясь из стороны в сторону, побрела дальше к моему наблюдательному пункту.

Следом на поляне появился и седой кавалер. Он, в отличие от своей дамы, не интересовался ничем, а просто брел следом, время от времени поднимая вверх тяжелую голову - чем-то тут он напоминал мне быка, когда тот интересовался в стаде той или загулявшее коровой.

Звери не видели меня, хотя могли увидеть - я был у них на виду. Я медленно поднял фотоаппарат, но и это мое движение осталось незамеченным медведями - медведица все время что-то разглядывала под ногами, а медведь интересовался, видимо, только дамой.

Не обратили на меня внимания звери и тогда, когда сработал затвор фотоаппарата. Сработал второй, третий раз, и только тут медведица, которая была уже совсем близко от меня, подняла в мою сторону голову и принялась меня рассматривать. Я же продолжал снимать, производя при этом заметные движения только рукой (взвод затвора и нажатие кнопки спуска). Потом медведица спокойно, будто ничего и не произошло, свернула в сторону от моей террасы и также, не торопясь, побрела дальше, обходя поляну по самому краю. Следом за ней шествовал седой медведь, которой так и не удостоил меня своим вниманием.

Уходящих медведей я снимал еще и еще раз. Затем почти тут же, спустя всего несколько минут после того, как первые мои визитеры удалились, я снимал на поляне, еще одного, на этот раз уже небольшого медведя. Кем был этот зверь? Случайно зашедшим сюда путешественником или же молодым самцом, тоже поддавшимся чувственным призывам? Этот медведь почти сразу заметил меня, услышал, видимо, щелчок затвора и быстро скрылся в кустах.

Еще несколько вечеров провал я на своей террасе, еще дважды привелось мне наблюдать наших влюбленных, но оба этих раза медведи не подходили ко мне так близко и не находились на поляне так долго, как в первую нашу встречу.

Кто знает, осталась ли у этих зверей какая-то память после наших встреч... Еще какое-то время я находился в гостях у лесника Володи, еще не раз видел из окна кордона медведей, других, пока еще не знакомых мне. И все эти медведи меньше всего интересовались сочной весенней травой - они куда-то шли, что-то искали, и я мог догадываться, что искали они горячие, призывные следы моей знакомой медведицы, которую раньше других нашел ее более удачливый ухажер, солидный медведь, одетый в светло-бурую с сединой шубу.

Отснятые фотопленки я передал в Москве представителям журнала "GEO". Вскоре пленки проявили в Германии, редакция оставила себе те кадры, которые заинтересовали ее, остальные слайды вернули мне.

Кое-какие из возвращенных мне сладов, наверное, будут интересны и сейчас. Правда, самых, на мой взгляд, впечатляющих фотографий медведей у меня не осталось.

Вот, пожалуй, и весь рассказ о том, как я фотографировал медведей, как еще раз подтвердил свои прежние выводы, сделанные еще в середине шестидесятых годов в Архангельских лесах, что медведь может быть вполне мирным нашим соседом.

Москва. 2001 год.

P.S. К этому материалу я и прилагаю некоторые из тех фотографий, которые редакция журнала "GEO" оставила мне на память.