ЖИВАЯ ВОДА

Пожалуй, многие любители рыбной ловли еще помнят то, не очень далекое от нас, время, когда, как говорится теперь, информационную поддержку нам оказывали всего два печатных издания: журнал «Рыболов» и альманах «Рыболов – спортсмен». Теперь же почти в каждом газетном киоске встречают нас красочные рыболовные журналы… А рыболовные газеты? А сонмище различных энциклопедий и настольных книг, адресованных как действующим, так и потенциальным рыболовам? А многочисленные инструкции и руководства, советующие нам, как поймать ту или иную рыбу? А прилавки, предлагающие любому и каждому самую современную снасть на все возможные случаи жизни?.. Честное слово, такого несусветного затоваривания торгующих точек блеснами, катушками, лесками, удилищами и так называемыми сопутствующими товарами я не наблюдал даже в Хельсинки, в столице вроде бы самой рыболовной страны Европы, хотя в свое время знал почти все основные рыболовные магазины главного города Финляндии.

Что происходит у нас сейчас? Может быть, все это не вполне организованное множество и прессы, и снасти-снаряжения говорит о том, что в нашей стране вдруг открылся некий рыболовный Клондайк – это только во времена различных «золотых лихорадок» имел место подобный хаос самых разных предложений: мол, в дороге к успеху все может пригодиться, а потому, мол, и все скупят.

Но обнаружился ли действительно в нашей замороченной стране хоть где-то этот самый Клондайк? Отыскались ли и вправду какие-то богатые на рыбу водоемы, неизвестные или недоступные ранее нашему рядовому рыболову-любителю? Или же весь этот информационный шум-рынок преследует совсем иные, рекламные цели: сбыть конкретный продукт, навязать его обывателю, а уж там пускай он сам самостоятельно ищет свою желанную рыбу?..

Положа руку на сердце, надо сказать, что какие-то водоемы, гарантирующие на свои берегах человеку с удочкой тот или иной успех, у нас за последние годы появились. Это так называемые культурные ( платные, частные) водоемы ( по большей части пруды), где рыбу разводят, действительно следят за ее качеством, а потому и продают вам не кота в мешке, а возможность реальной встречи с тем или иным обитателем данных вод.

Такая практика была известна тем же столичные рыболовам еще задолго до нынешних лихих времен. Вспомните хотя бы ту же «Озерну», куда и сам автор этих строк частенько выбирался на веселую подледную ловлю подлещиков. И пусть среди пойманной рыбешки, размером всего в ладонь, нет-нет да и попадались и больные, пораженные гельминтами экземпляры, но все равно «Озерна», где водохранилищем действительно старались заниматься, дарила тебе настоящую радость.

Но, увы, и прежние, и новые культурные (платные, частные) водоемы всего лишь капля в море по сравнению с нашими реками и озерами, которые по-прежнему живут своей, по большей части, «некультурной» жизнью. Разве что где-то раз-два в году появится здесь так называемый рыбнадзор, попугает, если решится, любителей незаконного промысла… А в остальном , безразличная тишина ко всему, чем живет, как мучается и теряет силу та или иная река, то или иное озеро… И это, увы, так. И это вовсе не слезы некоего старика-ворчуна по поводу того, что, мол, раньше рыбы в реке было побольше и цветы на лугу были куда богаче цветом и запахом. Увы, все так и есть – процесс деградации природы, к сожалению, идет, природа теряет свои естественные жизненные силы. И разумеется, не без нашего участия…

Свой первый рыболовный опыт я приобретал сразу после войны на пруду в дачном поселке Кратово. Тогда это был красивый, задумчивый водоем, покой которого не особенно тревожили немногочисленные по тем временам дачники-купальщики, собиравшиеся на берегу пруда в теплые летние дни. Здесь я ловил своих первых окуней на живца-карасика, здесь постигал науку охоты за вполне приличной плотвой – плотву полагалось ловить на хлеб, забрасывать снасть надо было как можно дальше, за полосу подводных зарослей, вытянувшихся вдоль всего берега. Настоящего длинного удилища у меня в то время еще не было, удилище я изготовил себе всего-навсего из ольшинки, а потому леску с поплавком, грузом и крючком приходилось раскладывать сзади себя на дороге, выжидая, когда поблизости не будет пешеходов, а затем, работая коротким удилищем, как кнутовищем, все-таки отправлять насадку в нужное место. И плотва размером в полторы ладони взрослого человека мне исправно попадалась.

Здесь, возле кратовского пруда я впервые встретил рыболова с настоящим спиннингом и с замиранием сердцем следил, как этот рыболов-счастливчик подводил к берегу настоящую щуку, позарившуюся на блестящую, видимо, никелированную блесну-полоску.

С тех пор прошло и не так уж много времени, и вот я снова в Кратово. Пруд, раннее утро, и я с удочкой в руках ищу подходящее место, где расположиться в надежде увидеть поклевку и выловить хотя бы самого небольшого окунька, вроде тех, что попадались мне здесь еще во времена моего детства… И одного единственного окунька я наконец отыскал. Надеялся встретить и другого… Но нет, ничего не получилось. Да и вряд ли могло получиться, если с утра пораньше пруд каждый день превращался в бассейн-лягушатник, из которого повсюду высовывались головы купающихся…

Река Ока в своем среднем течении от станции Фруктовая до села Слёмы. Здесь после дачных дней в поселке Кратово продолжилось мое летнее детство – сюда после весенних экзаменов в школе меня стали отправлять на лето к нашему знакомому, к дяде Мише, в село Алпатьево. И здесь, на Оке, «под горами», на которых и стояло наше село, казалось, я знал все места, где водилась та или иная рыба.

Слева от «гор», на перекате, на «песках», шумно охотились шересперы. Выше «песков», под Крутым яром, где в глинистом обрыве таилась «бабка», личинка бабочки-поденки, держалась самая разная рыба. Еще выше по течению, под нависшими над самой водой ольхами, все лето жировали туполобые голавли, которых можно было сманить кузнечиком, насаженном на крючок без груза… Под самими селом, под « горами», все лето обитало стадо лещей. Да еще каких лещей! Именно за ними приезжали сюда рыболовы из Рязани, подкармливали рыбу, а там и добывали на свои полудонки с поплавками из гусиных перьев и скользящими грузилами бронзовых лещей-подносов.

Эту ловлю вскоре освоил и я и никогда после этого не возвращался домой без одной - двух очень приличных рыбин. А чуть ниже села Слёмы, напротив острова, лещей вообще было видимо-невидимо. Так на перемет с тридцатью крючками, поставленный на ночь, можно было поймать чуть ли не с десяток тяжелых рыбин.

Недалеко за Слёмами, в лугах, три заливных озера. Одно из них, озеро Долгое мне особенно запомнилось своей красноперкой. Увесистые рыбы – три-четыре на самую большую сковороду, исправно ловились на червя все лето. За утро я налавливал таких красноперок почти полную корзину-садок, а затем нес домой, в Алпатьево, и отдавал то одной, то другой семье. Народ в то время жил бедновато, деревни еще не оправились после войны, почти по всем домам женщины-вдовы с детьми-сиротами. Как жили, чем кормились они в то время? Ответить точно на этот вопрос мне сейчас трудно. Помню только, что в доме было немного хлеба и было молоко, на котором и жарила хозяйка дома, на таганке, у печи пойманную мной рыбу. Молоко на сковородке, конечно, тут же подгорало, и запах этого горелого молока долго помнился мне вместе с глазенками детишек-сирот, ждавших, когда мать поделит между ними приготовленную рыбу…

И снова прошло время…Я уже совсем самостоятельный человек, инженер. В моем рыболовном арсенале самая современная по тем временам снасть. Я снова на своей Оке… Вот он обрывистый берег, поросший ольхой, где когда-то стояли крутолобые голавли.

Ищу голавлей, но не нахожу… «Пески», перекат, где всегда охотились шересперы… Нет шересперов…Ищу прежних лещей. Ищу прежнюю рыбу день, два, три, и за все это время вылавливаю спиннингом только двух щучек, едва по килограмму каждая… На Долгое озеро не пошел, узнав от паромщиков, что рыбы там теперь почти нет…

Брянская область. Река Неруса. 1955 год. Впервые держу в руках настоящий спиннинг. Блесны еще не самодельные, а магазинные. Их достоинства известны мне пока только из книг. Большое село над самой рекой. Чуть ниже села долгая каменистая отмель-перекат, уходящая постепенно в яму. Здесь на вращающуюся блесну по имени «Пун-яб» соблазняю самую первую свою щуку… Щуки много. В заливе, выше села, на глубине кто-то останавливает ударом-зацепом мою тяжелую бронзированную «ложку». Долго не могу приподнять со дна эту «корягу». Затем «коряга» все-таки оживает и медленно-медленно движется на глубину. Пытаюсь сопротивляться, но в ответ получаю только свою блесну со сломанным тройником…

Под берегом, на свале переката, у самой ямы располагаюсь на лодке ловить рыбу на живца-пескарика. Почему не поставил в тот раз металлический поводок, не помню. Но факт остается фактом: на пескаря позарилась щука… Шестиметровое бамбуковое удилище вот-вот согнется в дугу. Я уже опытный рыболов-удильщик, и с рыбой понемногу справляюсь. Но когда вижу наконец поднявшуюся к самой поверхности громадную щуку длиной чуть ли не в мое кормовое весло, понимаю, что стоит этой страшилище хотя бы чуть-чуть повести головой в мою сторону, и она тут же перережет мою жилковую леску.

Вижу, что леска выходит из правого угла ее пасти – из самого угла. Спасение для меня – так и держать щуку правым боком к лодке и давать уходить ей только налево – так жилка не коснется зубов, останется в самом углу пасти…

Еще раз рыбина скрывается в глубине, еще раз осторожно поднимаю ее к самой поверхности – теперь она совсем близко от лодки и удилище поднято почти вертикально. Еще немного, и щуку можно будет взять… Наверное, именно так все и было бы, если бы не нелепая случайность…

Кусты на берегу реки были невысокими. Мое удилище, поднятое вверх, оказалось выше кустов и, видимо, показалось сухой веткой появившейся невесть откуда сороке. И эта сорока всей своей тяжестью опустилась на тонкий кончик удилища… Удилище в мигснова согнулось в дугу, леска сразу ослабла, щука, только что стоявшая у самой лодки как будто в забытьи, тут же почувствовала это и, мотнув головой в мою сторону, обрезала крючок и, не торопясь, ушла в глубину.

Это было летом 1955 года. С тех пор на Нерусе я больше ни разу не был, но как-то встретил рыболовов, которые после моих рассказов совсем недавно навестили знакомую мне реку. Они вернулись оттуда разочарованными – увы, прежней Нерусы, которая навсегда запомнилась мне, они так и не нашли.

Я могу привести еще очень много подобных примеров, могу вспомнить многие, известные мне водоемы, которые когда-то славились своей рыбой, но теперь, увы, потеряли свою былую славу.

Вроде бы из всех более-менее известных мне водоемов некоторое исключение здесь может составить лишь Онежское озеро и то только по части своей чудесной рыбы – онежского лосося…

Говорят, что в последнее время число лосося в Онежском озере значительно возросло. Но это подарок все тех же недавних советских времен. Именно тогда и взялись очищать от затонувших бревен, топляков, нерестилища лосося в реках Карелии, а рыбозаводы выпускали и выпускали в реки молодь этих дорогих рыб. К тому же и рыбинспекция автономной республики более-менее ревностно охраняла именно эту рыбу.

То, что лосося в Онежском озере действительно прибыло, я мог и сам наблюдать все последнее время. И это не сказка, не фантазия. Что же касается другой местной рыбы, интерес к которой со стороны нашего общества продолжает оставаться только потребительским, то здесь вроде бы давно настоящая беда. По крайней мере все знакомые мне рыбаки, ведущие сетевой промысел в Онежском озере, в один голос утверждают, что совсем мало стало здесь и того же леща, и того же судака.

Могу привести пример и своего Пелусозера (Карелия, Пудожский район), которое имел возможности близко наблюдать более десяти лет подряд. В 1980 году я застал в озере и приличное стадо леща, и очень солидных щук и окуней. В то время еще сохраняли свою силу и некоторые таежные озера-ламбушки. Но вот наступило время вселенской «свободы» и освободившийся прежде всего от самого себя местный народишко взялся прежде всего за рыбу…

2003 год. Пелусозеро. Вторая половина августа. Объезжаю со спиннингом все знакомые мне щучьи места и везде вместо щук нахожу только сети, сети и сети. Сети жилковые, так называемые «корейки», вроде бы одноразовые, но стоял они в озере все время. Время от времени их проверяют и привозят домой пару худосочных подлещиков и к ним трехсотграммового щуренка – и не больше. Ни одной щуки в озере в этот раз я так и не нашел, не отыскал и более-менее приличных окуней. Как говорил в таких случая когда-то один мой знакомый рыбак, дедка Степанушко, озеро совсем измельчало…

Передо мной на письменном столе лежит небольшая книжечка «Рыбацкая памятка. Сборник статей по вопросам рыбного хозяйства.» Издана эта памятка в Москве в 1913году. Её автор – Смотритель Рыболовства, Действительный член Императорского Российского Общества рыбоводства и рыболовства, К. Александров. Начинается эта «Рыбацкая памятка» такими словами:

«Имея по обязанностям своей службы близкое соприкосновение с рыболовным промыслом, мне всегда приходится убеждаться в крайней первобытности тех форм, в каких осуществляется эта отрасль народного труда, в связи с полным отсутствием каких бы то ни было рациональных знаний по рыбохозяйственному делу – и не только среди крестьянского рыбацкого населения, но и в среде мелких рыбохозяев помещиков… Сколько уже веков крестьянское прибрежное население занимается рыболовством! Всю свою жизнь исконный рыбак бывает неразлучен с рекой или бурным озером; случается, что он до самой смерти не занимается ничем другим как только рыболовством, так как земли у него, может быть, вовсе и в помине нет, иным же промыслам он не обучен. Его рыбацкая «наука» переходит и к его детям: глядишь – его сынишка, чуть подрос, а уже умеет один и с лодкой справиться и знает как сеть надо расставить и перебрать, и так – мало помалу втягивается в рыбацкую лямку, чтобы со временем стать самому заправским рыбаком. Но не легка нынче доля рыбака! Чем дальше, тем тяжелее ему живется: в уловах добычи становится все меньше, а жизнь делается все дороже и дороже, и рыбак в своей нужде часто бьется, как рыба об лед…

Жизнь человеческая не стоит на месте: она движется все вперед и вперед, - меняются времена, а с ними меняются и условия жизни и условия труда. Сообразить, например, хотя бы то, что где в прежние времена прибрежное население, не имея земли, жило хорошо, с достатком, на доходы от рыболовства – там, глядишь, в настоящее время ловцам стало от нужды совсем невмоготу; они вынуждены искать заработка на стороне, им приходится забросить на время, а то и навсегда, свои сети и лодки и идти искать счастья в каком-нибудь отхожем промысле…

Это, замечаемое с течением лет, уменьшение уловов объясняется не только одним оскудением рыбы в водах, но и тем также обстоятельством, что ведь жителей-то почти во всяком селении из года в год прибывает, через это и число рыбаков увеличивается, а значит, понятное дело, добычи на каждого будет приходиться меньше, если бы даже и рыбы при этом не уменьшилось… Вот одна причина того, что уловы уменьшились – увеличилось население…

Кроме всех этих перечисленных причин, оказывающих вредное влияние на рыбное царство – прямой и еще более очевидный вред причиняют рыбам практикующиеся во многих местах способы ловли. Обычно рыбак ловит рыбу всегда, где и когда только может ее поймать; при этом в погоне за более богатым легким уловом им применяются такие снасти, которыми он отлавливает проходящую мимо его рыбу почти всю, без остатка.

С этой целью, когда происходит ход рыбы на места икрометания, рыбак сооружает сплошные преграждения из сетей или деревянных заколов, которые, как и плотины, задерживают рыбу.

В особенности же, то обстоятельство, что рыбы идущие для нереста вверх по реке – так называемые проходные рыбы – вылавливаются в самых низовьях больших рек, где рыболовный промысел особенно развит, - является одной из главных причин того, что рыболовные воды в своих верховьях оскудевают рыбой…»

Я снова обращаюсь к рыболовам-любителям, читавшим когда-то первые выпуски альманаха «Рыболов-спортсмен»… Надеюсь, вы помните, какую борьбу вели авторы этого издания с рыбаками-промышленниками, добывавшими в то время рыбу на водохранилищах канала «Москва-Волга». Помнится, такие лихие рыболовные бригады процеживали в то время и воды самого близкого к Москве Клязьминского водохранилища, выполняя план по улову так называемой тюлькой – молодью ценных пород рыб. В конце концов промысел на водохранилищах канала «Москва-Волга» закрыли, и рыба там стала появляться. Не знаю, как обстоит дело на этих водоемах сейчас, но в середине шестидесятых годов, после ликвидации промысловых артелей, я успешно ловил лещей (на донки, на манную кашу) в Икшинском «коридоре»-канале. Да еще каких лещей.

Не является секретом, что Онежское озеро в свое время чуть ли не до конца извели рыболовные артели, выгребающие со дна водоема морскими тралами все живое, что попадалось на пути этой снасти… Позже тралить озеро прекратили, но до сих пор прежней рыбы, как утверждают знакомые мне рыбаки, здесь так и не появилось. Исключение составляет только стадо онежского лосося, о котором я уже говорил. Слов нет, тот же сетевой промысел должен находиться под строгим контролем. Допусти человека с сеткой (с острогой, с ружьем) к заливу, где нерестится щука, и очень скоро щуки в этот озере почти совсем не останется. И это не фантазии автора… Не в такие уж далекие времена в Карелии решили разводить ценную рыбу пелядь (сырок), и, основательно готовясь к такому мероприятию, местные ученые-ихтиологи предложили рыбозаводчикам различные способы, как «подавить численность хищника» (прежде всего щуку) в тех водоемах, куда собирались запускать новоселов – от хищников, разумеется, надо было избавляться, чтобы те не уничтожили дорогую рыбу. И среди способов «подавления хищника» в первую очередь был предложен такой гуманный, как «интенсивный промысел щуки всеми известными орудиями лова во время нереста». Два – три года избиения щуки, открыто выходящей в свои нерестовые заливы с помощью сетей, ловушек, остроги, ружья и все – хищника не будет в данном водоеме… Это очень основательное заключение науки.

Но и без науки давно было известно: допусти к нерестовым заливам желающих добыть весеннюю щуку-икрянку, и щук в озере убудет.

Не секрет, что стоит перегородить сетями заливы, куда направляются на нерест стада лещей, и лещи, которым не будет позволено отметать икру в этом году, уйдут на глубину, готовая икру у них рассосется-исчезнет и на будущий год вроде бы не появится вновь, то есть, водоему, где лещам на дали в положенное им время отметать икру, эти самые лещи два года подряд не подарят своего потомства.

Можно поступить и по-другому: пустить лещей в нерестовый залив, а там и перегородить им выход отсюда. Стадо будет основательно побито, порежено. И лещей после этого в водоеме станет заметно меньше.

Как-то я стал свидетелем еще более жестокого обращения с теми же лещами… В дальнем заливе озера, где и нерестилась основная масса наших лещей, взорвали толовую шашку. Добытую рыбу возили в деревню лодками. Кто-то позвонил в милицию: мол, призовите разбойников к ответу. Милиция прибыла, но вскоре уехала, увозя полную мотоциклетную коляску лещей. Остальную рыбу увезли из деревни сами «добытчики».И с тех пор лещей в озере почти не осталось…Нет, небольшие подлещики время от времени попадаются кому-то в сетку, но теперь уже тщетно ждать, что под окна моего дома, стоящего на самом берегу озера, вдруг заявятся на кормежку лещи-патриархи. Раньше они появлялись здесь всякий раз после своего праздника-нереста и подолгу копались в иле возле самых моих мостков, выставив из воды мутные от утреннего тумана свои спинные плавники-крылья…

Новые времена, новые способы и орудия добычи рыбы, но результат тот же: некогда живая вода превращается в мертвый, пустой водоем – «обычно рыбак ловит рыбу всегда, где и когда только может ее поймать; при этом в погоне за более богатым и легким уловом им применяются такие снасти, которыми он улавливает проходящую мимо него рыбу почти всю, без остатка» («Рыбацкая памятка». 1913 год).

Алтай. 1974 год. Тигерекский хребет. Поселение бывших казаков по имени Тигерек. Тут же река такого же названия, где обитал в то время хариус и куда по весне поднимался на нерест таймень. «Много ли сюда заходит тайменя?» - интересуюсь я у казака-рыболова и слышу в ответ: «Этой весной взял острогой сто тридцать шесть тайменей». Что остается после этого самой реке?..

Алтай. 1980 год. Чулышман. Некогда богатейшее царство тайменей. И тайменя я разыскал. Видел и тайменя-гиганта, которого соблазнил хариусом, обвязанным тройниками, мой проводник-попутчик. Рыбина-громадина, пожалуй, в рост рыбака, пожелавшего ею завладеть, лежала на отмели свинцовым брусом. Лежала недолго. Затем рывок, снасть разлетелась на части, а рыба спокойно скрылась в своей глубине.

Да, я видел тайменей Чулышмана. Но уже тогда местные жители сетовали на то, что этих рыб почти не осталось в реке. А ведь совсем недавно здесь еще появлялись добытчики, которые с помощью только спиннинга набивали тайменями не одну бочку… Да к тому же, мол, в устье реки рядами с весны стоят сети на пути рыбы.

Надо ли продолжать, надо ли дальше доказывать, что одной из главных причин оскудения наших водоемов и в давние, и в не очень давние, и в сегодняшние времена был и остается разбой с помощью промысловой снасти. Унимали ли в прежние времена слишком «энергичных» добытчиков? Точно не знаю, но, как следует из той же «Рыбацкой памятки», слишком «энергичные» рыбаки-добытчики, по которым и должна была плакать карательная дубинка, на Руси вроде бы никогда не переводились – по крайней мере именно им и предъявлял Смотритель Рыболовства, К.Александров главные обвинения в том, что рыбы в наших реках и озерах становилось все меньше и меньше.

Конечно, были отдельные сельские общины, сильные своей моралью, хранившие верные знания-заповеди стариков, которые сами устанавливали правила рыболовства для своих членов, сами следили за исполнением этих правил и сами вершили свой строгий суд…Тогда в таких крепких сельских обществах и устанавливался, например, закон: не звонить в церковный колокол во время нереста того же леща, если церковь стояла на берегу залива, выбранного этой рыбой для своего праздника-нереста.

Я знал небольшую таежную деревушку, где строго держалось правило: не перегораживать ловушками сплошь ручей, по которому еще в конце зимы, еще подо льдом, перебирались отряды сороги (плотвы) из одного озера в другое. Больше того, эту самую, ходовую сорогу разрешалось ловить каждой весной только одному какому-то дому: в эту весну, например, ловил сорогу в ручье Петр Мушаров, на другой год – Иван Зайцев и только на третий год дойдет очередь до Виктора Герасимова. И за нарушение правила (а такое нет-нет да и случалось) врагу общества была положена кара – отлучение от того или иного доброго дела…

Но такой пример сбережение «производительных сил природы» (по Зворыкину) был, на мой взгляд, и ранее скорее исключением из правил.

Не так давно в какой-то телевизионной передаче услышал я рассказ о рыбаках города Мологи, ушедшего позже на дно Рыбинского водохранилища. Автор рассказа, был, судя по всему, активные противником создания Рыбинского водохранилища. Это чувствовалось и по его повестовованию том, мол, как много ловили рыбы до уничтожения города Мологи, какую прекрасную рыбу отправляли отсюда в разные российские города. А теперь, мол, рыбаки, промышляющие на Рыбинском водохранилище, ловят совсем немного. И для доказательства этого положения демонстрировался и улов нынешней рыбацкой артели – улов, разумеется, небогатый, так как съемка сюжета для передачи велась по зиме, когда рыба малоподвижна и совсем неважно попадается в ставные сети. А что же старинные рыбаки города Мологи? Много ли ловили они рыбы по зиме?.. Конечно, совсем немного, если только не опустошали неводами зимовальные ямы.. Их главная добыча была весной, во время путины, во время хода рыбы – только тут и выпадала главная удача. Но об этом автор рассказа умалчивает (либо не знает, либо делает это с умыслом), нечестно сравнивая несравнимое, чтобы в конце концов показать нам: вот, мол, как прекрасна была раньше жизнь.

Я мог бы сейчас, как говорят, с цифрами в руках, показать любому интересующемуся, что нельзя, по меньшей мере, нечестно так идеализировать прошлое. Честное слово, не было в те, уже далекие от нас времена, идиллии, рая, была очень трудная жизнь-выживание тех же рыбаков. И не от хорошей жизни уходили рыбаки из тех же Тверской и Новгородской губернии, вынуждены были «уходить со своих насиженных гнезд рыбачить в Кронштадт, Стрельну и прочие места, многие же из молодого поколения переходят на другие заработки, придя горьким опытом к тому убеждению, что рыбной ловлей теперь не прокормиться, так как рыбные уловы стали ничтожны» ( «Рыбацкая памятка». 1913 год).

Итак, обвинение рыболовному промыслу мы с вами вынесли. А что же мы, рыболовы-любители? Неужели так и нет за нами никакой вины в том, что наши водоемы становятся все бедней и бедней?

В те времена, о которых шла речь в уже известной вам «Рыбацкой памятке», число любителей рыбной ловли, вооруженных так называемой крючковой снастью, было столь мало по сравнению с рыбаками, ведущими свой промысел различной сетевой снастью, что учитывать их влияние на количественный и качественный состав рыбьего населения наших водоемов было бы, пожалуй, по крайней мере бестактно. Хотя сама крючковая снасть по сути дела не так уж и безобидна.

Приведу хотя бы такой пример: по известным мне малым таежным водоемам того же Каргополья еще совсем недавно ( когда были живы там малые лесные деревни) летне-осенний промысел рыбы велся в основном именно крючковой снастью… Две удочки: одна полегче – ловить мелочь-живцов, другая потяжелей – ловить щук и крупных окуней; всего день работы такой снастью на таежном озере и к вечеру, как правило, полный заплечник рыбы. А это другой раз до пуда щук и окуней.

Точно таким же промыслом на дальних, так называемых отхожих, таежных озерах в течение двух лет занимался и автор этих строк. У меня не было особой цели – скопить на таком промысле капитал, я обменивал добытую рыбу только на продукты питания и на табак, но тем не менее частенько имел возможность добыть за день тех же щук столько, что вынести их за один раз из тайги никак не получилось бы. Правда, в последнем случае мне помогали еще и несколько жерлиц.

Когда рыбы добывалось больше, чем рыбак мог унести домой, и когда здесь же, на берегу озера, была устроена печь для производства сухой рыбы – сущика ( рыбу сушили на сущик, как сушат в печи впрок белые грибы), то пойманных щук и окуней с вечера отправляли в печь, чтобы наутро достать оттуда отлично хранящийся продукт. Из пяти килограммов крупной рыбы обычно получают один килограмм сущика. В мешке за плечами можно вынести по таежной тропе до двадцати килограммов сущика – продукт этот велик по объему, а потому куль с сущиком весом более двадцати килограммов очень неудобен в лесной дороге.

Хорошо известный мне рыбак, Иван Михайлович Зайцев, уходил на свой промысел еще дальше меня в тайгу – на свое Янцельское озеро. Там ждали его легкая долбленая лодка-челночек, ладная избушка и большая печь, рядом с избушкой под прочной берестяной крышей, чтобы печь не повредила непогода. С утра пораньше Иван Михайлович на своей лодочке направлялся к одной единственной луде на Янцельском озере и, вооружившись двумя, как положено для такой работы, удочками, принимался сначала ловить живцов, а там и тяжелых окуней-горбачей. Ловил он обычно не очень долго – при удачной погоде в лодке довольно скоро собиралось столько пойманной рыбы, что с ней с трудом могла справиться находившаяся в хозяйстве рыбака печь.

Со своей печи Иван Михайлович снимал до трех килограммов сущика за один раз, то есть, чтобы полностью загрузить печь, рыбак должен был выловить за утро больше пуда рыбы – часть улова, разумеется, предназначалась еще и для ухи (надо было кормиться и самому и кормить собачёнку, которая не отставала от хозяина в его походах).

Итак, пуд рыбы всего за три-четыре часа работы. Если бы была у рыбака еще одна такая печь, то рыбы можно было бы привезти с озера уже не пуд, а два пуда, а то и, как говорится в таких случаях, полную лодку – поймать при доброй погоде на своем озере Иван Михайлович мог и три и даже четыре пуда за день, если бы эти пуды можно было не погубить… И это всего на всего двумя удочками, всего на два крючка…Конечно, такие достижения имели место не каждый день. Другой раз тот же Иван Михайлович, чтобы заготовить на зиму мешок сущика (около двадцати килограммов сухой рыбы), пропадал в тайге неделю, а то и побольше. Считайте: для двадцати килограммов сущика надо выловить сто килограммов тех же окуней. Если рыбак собирал двадцать килограммов сущика больше недели, то выходило, что его дневной улов в этом случае никак не превышал тот самый пуд, который рыбак добывал только за утренние часы, когда ловля складывалась более удачно…И все-таки пуд, пуд да еще пуд – это, как вы понимаете, какая никакая, но уже заметная нагрузка на не очень большой водоем.

Эти наблюдения сделаны мной в Каргополье на таежных озерах в период с 1965 по 1966 год включительно… Еще раньше на той же Оке, которую упоминалась уже в моем рассказе, я был свидетелем, как один единственный рыбак, вооруженный двумя полудонками, всего двумя крючками, с утра до полудня налавливал столько лещей, что с большим трудом доставлял свой улов к поезду. Я сам помогал удачливому рыбаку подняться с реки в нашу гору с рыбой и снастью. Чуть позже сам автор этих строк на озере Долгом, что за селом Слёмы (об этом озере у нас с вами тоже был разговор) обычно без особого труда налавливал за утро до десяти килограммов увесистой красноперки… Ну, а если вспомнить ту же Нижнюю Волгу (неплохо знакомую мне когда-то Ахтубу) начала шестидесятых годов. Там за утро на одну единственную донку без особого труда можно было поймать три десятка мерных судаков.

Я пока оставляю в стороне такую любительскую снасть, как спиннинг, который, по моим данным, может вполне поспорить даже с ловушкой рыбака-браконьера, добывающего щук во время нереста…Заканчивается нерест, щука какое-то время отдыхает, а затем и начинается тот самый, посленерестовый жор, когда голодная рыба хватает, как говорят в таких случаях, любую железяку. И счет щукам, пойманным одним единственным рыболовом в это время всего за один день, может идти на десятки. Честное слово, наблюдая всякий раз такие «трофеи», я невольно вспоминаю тех добытчиков, которые по весне, во время нереста той же щуки, бродят по берегу нашей речушки, приходящей в озеро из другого таежного водоема, и колют проплывающую рыбу острогой… Счет такой дневной добычи тоже идет другой раз на десятки.

Та же Нижняя Волга, Ахтуба, те же шестидесятые года только что ушедшего от нас столетия, песчаные косы-перекаты, бой жереха и человек со спиннингом в руках… Честное слово, и тут нередко дневная добыча нашего удалого спиннингиста могла исчисляться десятками мерных рыбин..

Так что, дорогие друзья, рыболовы-любители, обеспокоенные судьбой наших водоемов, знайте, что не вся наша так называемая спортивная снасть уж совсем безобидна. И не надо, наверное, поэтому возмущаться, что правила рыболовства ежегодно объявляют запрет на наше с вами занятие на нерестовый и посленерестовый период. Я поддерживаю такие запреты, исходя прежде всего из достаточно большого личного опыта ловли рыбы на самую что ни на есть спортивную снасть на самых разных водоемах страны. Если мы хотим, чтобы вода в наших реках, озерах оставалась живой, то должны прежде всего сами принять для себя конкретные ограничения.

Помнится, еще совсем недавно существовало такое строгое правило: дневной улов одного рыбака ограничивался пятью килограммами. И ни альманах «Рыболов-спортсмен», ни журнал «Рыболов» не призывали в то время ловить рыбы побольше. Это сегодня многие издания, посвященные рыбной ловле, нет-нет да и согрешат, представляя своим читателям неких рыболов-добытчиков возле груды лещей, щук. О каком бережном отношении к нашим водоемам может идти речь, когда мы подогреваем наши худшие стремления – навалить рыбы побольше?

Здесь кто-то, возможно, остановит меня и скажет: «Хорошо, тот же спиннинг в определенных условиях иногда может быть более добычлив, чем сеть рыболова- промышленника. Но сколько у нас всего таких удачливых спиннингистов? Сколько у нас вообще рыболовов-любителей со своей потешной удочкой, с помощью которой другой раз не поймать рыбы даже на «худую» уху, как говорят в таком случае рыбаки-карелы. В последние годы издания альманаха «Рыболов-спортсмен» я имел некоторое отношение к работе его редакции (был и автором материалов и членом редакционной коллегии), а потому находился в курсе различных рыболовных дел страны. Именно в то время и пытались как-то оценить, сколько же примерно рыболовов-любителей в Российской федерации. В тех подсчетах участвовали вроде бы и различные охотничьи и рыболовные организации, и все вместе мы пришли к выводу, что активных рыболовов-любителей в стране было в то время более пятнадцати миллионов… Было и другое мнение, что число это явно занижено. Так что если помножить эти пятнадцать миллионов даже на одну единственную «худую» уху за сезон, для которой требуется все-таки хотя бы полкилограмма рыбы, и то получится, видимо, какое-то заметное число, определяющее нашу общую, любительскую годовую добычу. Ну, а если допустить, что так называемый активный рыболов-любитель не ограничивается одной единственной ухой в течение года, какой результат подсчетов может быть тогда?

Весна 1972 года. Карелия. Логмозеро. Недалеко от Петрозаводска. К озеру приходит река Шуя двумя своими рукавами, чтобы из Логмозера почти тут же оказаться в Онежском озере-море. Логмозеро - это нечто вроде своеобразной гигантской лагуны моря Онего. И сюда, в озеро-лагуну с ранней весны и начинает заходить из Онего самая разная рыба. Первым обычно, еще подо льдом идет в Логмозеро увесистый онежский окунь. И это ежегодное событие хорошо известно всем рыбакам в округе… Самое начало апреля. Выходной день. Мой дом стоит в том месте, где малая Шуйская протока встречается с водами Логмозера. Сегодня на озере столпотворение – рыболовное игрище. Еще с рассвета на льду все прибывало и прибывало рыбаков, и шуйских, и петрозаводских. Этих рыбаков – темные фигурки на белом пространстве замерзшего озера, мой малолетний сынишка называл пингвинами. Встанет над озером день, и тогда можно будет примерно прикинуть, сколько же нынче собралось здесь наших «пингвинов». Считаю примерно, кучками-десятками, затем из кучек собираю сотню «пингвинов», далее еще сто… сто… сто… Сбиваюсь со счета… Рыбаки прибывают на машинах, мотоциклах, санках-финках. После обеда, пока наши подопытные пингвины еще не начали расходиться по домам, отправляюсь на лед и продолжаю прикидывать, сколько же нынче здесь людей промышляет явившегося из онежских глубин окуня…

Все рыбаки по-прежнему сидят на своих местах, не бегают от лунки к лунке – значит, есть рыба…Пора собираться домой. Удочки опускают в шарабан-заплечник, фанерный ящик, куда свободно входит до пуда пойманной рыбы, Рыба вся в заплечнике, на льду пойманной рыбы нет – каждый рыбак каждого пойманного окуня тут же отправляет в свой шарабан, видимо, с той целью, чтобы не привлекать внимание соседа. Но так поступают обычно только тогда, когда с рыбой все в порядке, Когда же дело никак не клеится, пойманную мелочь в ящик не прячут – она открыто лежит перед рыбаком на льду: мол, вот и весь улов – на «худую» уху, считай, что не поймал… Судя же по сегодняшнему поведении наших рыбачков-«пингвинов», на «худую» уху они сегодня точно поймали.

Ящики-шарабаны собраны. Их не без усилия рыбаки устраивают у себя за плечами. Значит, рыба есть. А если «есть», значит, норма в пять килограммов у большинства рыболовов-любителей сегодня выполнена, а то еще и с лихвой. А промышляло сегодня на льду, честное слово, более пятисот человек.

Несложный расчет: рыбу на уху ( и пусть на «худую»)- пусть всего по два килограмма на человека, умножаем на пятьсот «пингвинов… Что получится?..Одна тонна рыбы или десять центнеров… А ведь именно на центнеры считают уловы рыбаков-промышленников… И десять центнеров за день – это не самый последний улов целой рыбацкой артели.

Вот вам и «нагрузка» на водоем со стороны рыболовов-любителей, вооруженных, только крючковой снастью, а в нашем случае вообще всего-навсего одним крючком на человека, впаянным в небольшую блесенку.

Конечно, это крайний пример, событие не очень частое. Но и о таких событиях следует помнить, чтобы в конце концов найти решение, как сохранить воду наших водоемов живой, как не дать ей совсем умереть.

Увы, разговор о нагрузке на водоем со стороны рыболова-любителя на этом еще не окончен… Нам надо еще разобраться, как влияет наше с вами увлечение на качество жизни водоемов – пока мы с вами подсчитывали только возможное количество рыбы, доставшейся рыболовам, вооруженным любительской снастью…

Я уже говорил, что мне пришлось серьезно заниматься промыслом рыбы на таежных озерах Каргополья. Попутно я проводил и некоторые научные изыскания: оценивал кормовой потенциал водоемов, с которыми более менее близко знакомился. Два года подряд мой дом, моя штаб-квартира, находилась на берегу Домашнего озера. Здесь, в оставленной совсем недавно людьми деревушке, и облюбовал я для себя небольшой ладный домик, откуда и отправлялся регулярно к своим отхожим озерам ( от слова «отходить» - удаляться, видимо, от постоянного места жительства).

Домашнее озеро, на самом берегу которого и стоял мой домик, было очень приличным, по здешним меркам, водоемом, и здесь, рядом с моим жилищем, водилась самая разная рыба: и щуки, и окуни, и налимы, и сорога (плотва), и здесь в общем-то мне можно было добывать рыбу, что я и делал, но уже по осени, по холодам, когда жизнь на отхожих озерам замирала, готовясь к зиме. В остальное же время, с весны до середины сентября, я все-таки занимался отхожими озерами, где дневной улов мог быть значительно больше, чем на Домашнем озере.

В чем причина такого обстоятельства? А в том, что наше Домашнее озеро из года в год кормила постоянно все восемнадцать семей нашей деревушки – каждый из жителей в любое время мог отправиться на свое озеро и «достать», как говорилось здесь, рыбу себе на уху. Видимо, этот постоянный пресс и не позволял рыбе в нашем озере развестись до так называемого товарного количества. Но в то же время Домашнее озеро продолжало хранить свою природную силу – оно никак не «мельчало» с годами, и в нем постоянно водились и очень крупные щуки и очень приличные окуни.

Как удавалось здесь, под окнами деревни, сохранять водоему свою природную силу?.. Ну, во-первых, щуки Домашнего озера были так или иначе защищены от поголовного избиения во время нереста… Да, со стороны деревни щук во время нереста добывали – ставили разные ловушки в заливах и возле ручьев, но дальше, в конец озера, в Концезерье, где и нерестились, видимо, основные отряды наших щук, в это время рыбаки никак не могли попасть: к нересту щуки лед уже совсем не держал человека и в то же время не давал лодкам открытой воды, а снег на пути в Концезерье настолько раскисал, что и по берегу была закрыта дорога в ту сторону любому путешественнику. Не пускала природа в это время рыбаков-добытчиков и к противоположному берегу нашего озера, где тоже нерестилась щука – те же непроходимые кислые снега, а под ними вдобавок хлябь болота. И здесь рыба спасалась от погрома.

Отметил я на Домашнем озере и еще одно замечательное явления: кроме щук и окуней, местные жители активно интересовались и такой мелочью, как сорога. Это сорогу, именуемую часто сорной рыбой, ловили и по весне, когда она перед своим нерестом отправлялась путешествовать по ручью, ловили и по осени, когда сорога снова собиралась в свои стаи и поднималась к самой поверхности, то и дело выплескивясь, выскакивая из воды, ходила «ятвой» на виду у всей деревни. И, заметив такую стаю, «ятву», разгуливающей сороги, рыбак потихоньку подбирался к объявившейся рыбке и старался окружить «ятву» сеткой.

Добытую, и порой в большом количестве, осеннюю сорогу сушили в печи, и такой сущик из осенней сороги ценился другой раз дороже, чем сущик из окуня или щуки. Уха из сороги-сущика мягче на вкус и к тому же, по убеждению местных жителей, обладает целебными свойствами. Я сам как-то присутствовал при разговоре дипломированного врача с занемогшей старушкой, когда больной было рекомендовано поесть ухи из сущика- сороги. Именно из сухой сороги:мол, пусть кто поймает вам немного сорожки, а вы ее посушите и вам от такой ухи сразу полегчает…

Так что местные рыбаки, зная об этом или не зная, своим активным вниманием к сорной рыбе, сороге, поддерживали постоянное равновесие между хищником и жертвой в нашем Домашнем озере, сохраняя таким образом здесь качество жизни, сохраняя естественные жизненные силы водоема ( об этом, необходимом для каждого водоема, равновесии хищник – жертва я расскажу немного попозже).

Да, Домашнее озеро не дарило нашим рыбакам таких богатых уловов, как наши отхожие озера, но исправно их кормило.

На отхожих озерах я промышлял двумя удочками – об этом способе ловли уже был у нас разговор. К этому арсеналу частенько добавлял и с десяток жерлиц, которые другой раз прежде всего и отвечали за выполнение «плана».

Если для работы удочкой на некоторых отхожих озерах можно было и обойтись без плавсредств ( без лодки или плота), то для обслуживания жерлиц плавсредства были просто необходимы, а потому, прибыв на отхожее озеро, где не было ни лодки, ни плота, я прежде всего принимался собирать из сухих елок хотя бы небольшой плотик. Ну, а затем размещал по берегу жерлицы, ловил живцов, варил уху перед возвращением домой, а там и обратно в деревню до следующего утра..

На другой день с утра пораньше в дорогу, и сразу же по прибытию на место проверять свои ловушки.

Медленно и тихо, не вынимая шеста-весла из воды, чтобы не беспокоить таежную тишину, приближаюсь к самой крайней жерлице и еще издали вижу, что шнур полностью снят с рогульки… Шнур уходит в воду под углом, а не свисает прямо вниз, как в случае, когда щука, схватив живца и вырвал шнур из расщепа жерлицы, почему-то бросает тут же добычу и уходит… Беру шнур в руку, чуть-чуть потягиваю на себя и чувствую на другом конце рыбину… Щука не очень большая – килограмма на полтора.

Следующая жерлица, как и вчера вечером, чутко насторожена, шнур не распущен, живец цел и еще довольно бойко ходит на крючке…Третья жерлица – шнур вырван из расщепа и распущен полностью. И тут на крючке щука – чуть-чуть поменьше первой… Двигаюсь дальше… Снова шнур распущен, вытянут в сторону под углом, но ни щуки, ни живца нет – шнур запутан в траве. Скорее всего щука ушла, освободившись от крючка и унося с собой живца.

Заканчиваю путешествие по ловушкам и подвожу итог: поймал три щуки – последняя побольше первой, почти полпуда рыбы есть, с одной жерлицы сорван живец, на шести остальных живцы не тронуты. Принимаюсь ловить новых живцов, настораживаю все ловушки и отправляюсь к причалу, где оставил заплечник. Убираю пойманную рыбу и принимаюсь за удочки. На живцовую удочку к вечере поймал неплохую щуку. На удочку полегче, на червя наловил окуней. Окуни поменьше посажены в садок – вечером сменю живцов на жерлицах. Варю уху и снова к ловушкам. На жерлицы к вечеру попалась только одна щука.

Заплечник тяжелый: щуки и приличные окуни. Возвращаюсь домой, а завтра снова таежная тропа, плот, щуки, вечерняя уха и дорога домой, к русской печи, где буду в очередной раз сушить рыбу.

Я привел хронику одного, более менее удачного дня промысла на отхожем озере. Но такая удача обычно встречает рыбака на одном и том же озере всего три-четыре дня. Дальше озеро будет отворачиваться от тебя, и тогда с этим водоемом надо расстаться хотя бы на время. Спустя недели полторы сюда можно снова заглянуть, но теперь уже за день полный заплечник щук тебе никак не поймать. Да и прежних увесистых рыбин в улове будет явно меньше – внимание к твоим живцам теперь проявляют по большей части щуки помельче.

Отхожие озера, о которых идет речь, обычно не имеют постоянного стока: чаще всего только по весне оживают здесь ручьи и небольшие речушки, которые уносят часть вешней воды из тайги, а потому новые щуки не придут сюда ни завтра, ни послезавтра – новой рыбе здесь надо вновь развестись, вырасти, набрать вес. Так что рыболов, добывающий здесь своих щук, просто напросто вычерпывает то, что не успели вычерпать до него. И это только с помощью крючковой снасти. И это в таком водоеме, где по причине его недоступности по весне никто не беспокоит тех же щук во время их нереста.

Порой, знакомясь с новым для тебя отхожим озером, уже в первые день-два ты можешь точно оценить этот водоем… Отправишься проверять жерлицы, поставленные на ночь, и видишь, что шнуры с них распущены, но никто не попался, а живцы порезаны щучьими зубами. И по порезам, по расстоянию между ними сразу определяешь, что этим мародерством занимались здесь щурята-малолетки. А раз щурята безбоязненно шастают по водоему, значит, крупной щуки здесь скорей всего и нет.

И действительно, в озере, где обитает достаточно крупных щук, щурята и небольшие щучки так откровенно о себе почти никогда не заявляют. Щуки – каннибалы и сожрать соплеменника поменьше у них обычное занятие. Сколько раз здесь же, на отхожих озерах, приходилось мне подводить к плоту или к лодочке-челноку сразу двух щук, попавшихся на мою живцовую удочку: одна, как и положено, соблазнялась живцом, посаженным на крючок, а другая тут же принималась с головы заглатывать мою законную добычу – вот так, совсем не малым щучьим хвостом вперед, торчавшим из разинутой щучьей пасти, и являлся обычно мне чудной трофей… И, конечно, о желании более солидных родственников поживиться собратьями поменьше, эти самые щучки поменьше как-то знали, а потому и не торопились к тому же живцу, посаженному на крючок жерлицы, когда по соседству мог находиться более сильный охотник. Но стоило сократить число охотников покрупней, и «малыши» давали себе волю.

День, другой, третий щурята терзают твоих живцов. Все! С озера можно уходить – хорошей рыбы здесь нет и, возможно, не будет уже никогда…Почему? А все по той же причине: рыболов выловил крупных хищников с помощью все той же крючковой снасти (учтите, что и нам с вами, рыболовам-любителям, на тех же отхожих таежных озерах, где пока наших щук не слишком побили, будут попадаться прежде всего крупные щуки, если они здесь есть – щурята и тут будут соблюдать осторожность, уступая место близким родственникам посильней) и не позаботился о том, чтобы сохранить прежнее равновесие хищник – жертва. Не будет рыболов-любитель, потешившийся на таежном озере, тут же заниматься отловом той же самой сороги, как занимались такой работой-промыслом рыбаки, жившие когда-то на берегу Домашнего озера (помните: они ловили и щук, и сорогу-мелочь?).

Какая же связь между щуками и той же сорогой-мелочью? Почему озеро, потеряв значительное число своих щук, может потерять навсегда свою прежнюю силу?

Как-то мне пришлось наблюдать нерест щук в Дарвинском заповеднике (на Рыбинском водохранилище). Я стоял в высоких сапогах в воде, и рядом со мной, действительно на расстоянии вытянутой руки, терлась о стебли прошлогодней травы громадная щука. И тут же, под щукой-икрянкой я видел носившихся взад и вперед больших быстрых рыб. Сначала я подумал, что это щуки-самцы, молочники, Но, приглядевшись, понял, что это вовсе и не щуки, а крупная плотва, наперебой подхватывающая икру, которую струйками нет-нет да и выбрасывает под себя щука-икрянка. Плотва явилась сюда на свой собственный пир. Плотвы было много – она была всюду.

Сколько собрала эта самая плотва щучьей икры? Что осталось после этого озеру?.. Видимо, только достаточно большое число щук-икрянок, множество выметанных ими икринок, способно противостоять нашествию той же плотвы.

То, что так называемая сорная рыба, расплодившаяся в большом количестве, способна значительно сократить число рыб ценных пород, известно давно и ученым, и рыбакам… Те же ерши основательно считаются главными потребителями икры налимов и сигов, которые эти рыбы оставляют на каменистых озерных лудах. И если в водоеме от ерша буквальным образом некуда деться, то это сигнал беда. Таким же сигналом беды будут и бесчисленные стаи мелкой плотвички ( сороги) на таежном озере – если сорока становится хозяйкой водоема, значит, управы на нее здесь давно нет, значит, хищник здесь выловлен, выбит. И другой раз, отыскав пока еще незнакомое тебе отхожее озеро, не надо настораживать жерлицы и ждать, когда твоих живцов начнут терзать щурята, чтобы оценить качество водоема – достаточно забросить удочку с крючком, наживленном кусочком того же червя, и сразу станет ясно, кто здесь главный хозяин. Если к твой снасти тут же явится несметное количество сороги, то, как говорится, сматывай удочки – крупной щуки здесь тебе не видать. Кто-то, видимо, выловил этих щук до тебя, а затем всякая сорная мелочь, оставшаяся без должного надзора, сама позаботилась о том, чтобы ее «враги» здесь слишком не разводились.

Более десяти лет наблюдал я за одним отхожим озером, которое прежде славилось крупной рыбой: щукой и окунем. Если у нас, на Пелусозере, на берегу которого стоял мой дом, достать, как говорят здесь, хорошую рыбу на традиционный пирог-рыбник по летнему времени было не всегда просто, то на Чебусозере ловилась в это же время только крупная рыба, а посему перед каждым престольным праздником наши старушки тихо просили меня: сходил бы, мол, на Чебусозеро, принес бы рыбы на пирог. И Чебусозеро никогда не отказывало в такой просьбе – всегда дарило на пирог и хороших щук и очень хороших окуней.

В озере была и плотва-сорога, но поймать здесь ту же сорожку на живца было не так-то просто. Водились в этом озере, видимо, и щурята, и окуни-малыши, но и эту мелкоту увидеть было очень трудно. Все получалось здесь вроде бы, как по писаному: на бой с рыбаком «шли одни старики». Честное слово, за все время, пока озеро было в прежней силе, я ни разу не встретился здесь ни с одной щучкой-продростком, не говоря уже о мелочи-щурятах.

Но вот дорогу к нашему чудесному озеру прознали обитатели лесорубного поселка и, расчистив от завалов лесную тропу, заявились туда по весне, завезли на мотоциклах мешки сетей и орудовали здесь все время, начиная с нереста щуки и кончая нерестом окуня.

В год разбоя рыба в Чебусозере, считайте, что почти совсем не ловилась. Ничего хорошего не принес и следующий год. Я стал забывать об этом, когда-то очень щедром озере, а когда снова вспомнил и навестил его, то отыскал здесь прежде всего плотву. И плотвы было много – она отменно ловилась на того же червя. Оставались в озере и окуни, но уже не те, что были раньше – на удочку ловились совсем небольшие «полосатики», и почти точно такие же малыши бегали за моей спиннинговой блесной. Но щук я никак не смог отыскать – не попадались мне на глаза даже щурята-карандаши.

Спустя года два я снова навестил Чебусозеро и снова радовали меня тут только неугомонные прожорливые сорожки, среди которых стали попадаться и вполне приличные рыбки. Да, теперь, видимо, только эти обитатели Чебусозера отвечали за новое качество жизни известно мне водоема.

Вот так вот, отлавливая крупного хищника и прежде всего щуку – а нацелиться с помощью нашей самой спортивной снасти именно на крупную добычу не так уж сложно (и живец побольше размера, и блесны побольше), и оставляя водоем на откуп так называемой сорной рыбе, и мы, рыболовы-любители, очень даже способны вмешаться в жизнь подводного мира и значительно изменить качество этой жизни… И об этом нам с вами тоже следует помнить.

До сих пор причины всех наших бед мы искали только в нас самих. Мы, рыбаки-промысловики и рыболовы-любители, главные мытари, главные сборщики дани с наших водоемов. И свою персональную ответственность мы, конечно, признаем. Но кроме вины рыбаков и рыболовов есть еще и общая вина всех людей, всего нашего общества за то, что жизнь на нашей земле становится все ущербней и ущербней – устраивая свое благополучие наше общество слишком мало думает о благополучии всего остального. Да, рыбак-промысловик и рядом с ним и рыболов-любитель способны значительно сократить число тех же щук в озере, в реке, но для этого потребуется не год и даже не два, а для того, чтобы уничтожить всех обитателей водоема, сбросив в водоем какую-нибудь грязь-отраву, требуется совсем немного времени. И как ни странно, именно об этой угрозе, которая более чем реальна для очень многих водоемов страны, мы упорно молчим, будто ничего подобного не имеет места…

Давайте еще раз заглянем в знакомую уже нам «Рыбацкую памятку», изданную в Москве в 1913 году. Вот о чем уже тогда очень беспокоился Смотритель Рыболовства, Действительный член Императорского Российского Общества рыбоводства и рыболовства, К.Александров:

«Другая же причина, от которой рыболовство у нас все хиреет и хиреет – это изменение условий жизни, влекущее изменение в самой природе. Уничтожаются леса – и реки лишаются запасов влаги, их поивших; распахиваются береговые склоны и обнажается подпочва, бесплодная для жизни вод, для жизни тех червячков, насекомых и всякой иной мелкой твари, которая идет на питание рыб. Вредно также влияет на рыболовство перегораживание речек плотинами, преграждающими для рыб их путь к нерестилищам: в не подходящих условиях рыба икру или не выбивает, или выметанная икра, не развившись, погибнет…

Далее, человек загрязняет воды отбросами своей жизни и хозяйства: то он спускает в природный бассейн какую-нибудь грязную воду, то наваливает на берега или лед рек и озер навоз, которым укрепляет также и свои плотины, то, наконец, загрязняет воду при мочке льна, коры и т.п. Но всего вреднее на рыболовство действует развившаяся за последние десятилетия фабрично-заводская промышленность. Многие фабрики и заводы спускают в соседние воды разные ядовитые вещества, от которых рыба, а также раки, гибли и гибнут целыми массами…»

Много ли найдете вы сегодня, спустя почти век после издания «Рыбацкой памятки», хотя бы вот таких откровенных публичных признаний? А ведь за это время вода в тех же наших реках сплошь и рядом становится не только грязной, но и определенно ядовитой…

1955 год. Секция спиннингистов московского общества «Рыболов-спортсмен» выезжает на реку Угру, в Калужскую область…Отправляемся на автобусе. В дороге дремлем. Уже под утро автобус останавливается, и мы выходим из него немного размяться. Рядом с нашей остановкой не то река, не то какой-то канал. В сумерках близкого рассвета видим, что вода в реке-канале вроде бы и не похожа на обычную воду – вся река в какой-то пене, в пузырях. И очень дурно пахнет. Кто-то объясняет, что это промышленные стоки Кондровской бумажной фабрики, что фабрики, снабжающая нас писчей бумагой, вовсе никак не озабочена очисткой своих отходов, вот они и уходят в конце концов в Угру. Мы будем ловить рыбу много выше этого ужасного места, а потому, мол, нас эта грязь вроде бы и не коснется…

Автобус трогается с места, и мой сосед то ли для меня, то ли просто так, для самого себя, вспоминает, как в 1945 году в Кенигсберге (ныне – Калининград) он видел пруды-отстойники местной целлюлозно-бумажной фабрики, куда поступала уже так хорошо очищенная вода, что в этой «сточной» воде резвились громадные карпы-поросята, и что его, созерцавшего тогда этих живых и здоровых карпов, живущих в «сточных» промышленных вод, потрясла не сама рыба, а то, видимое, очень ревностное отношение немцев к окружавшей их природе. Мой попутчик по поездке на рыболовную Угру до того 1945 года, до встречи с удивительными прудами-отстойниками в принципе очень «грязного» промышленного предприятия видел, мягко говоря, только стоки-отраву, которые сбрасывали в те же реки отечественные фабрики и заводы.

1964 год. Архангельская область. Котласский целлюлозно-бумажный комбинат. Совсем недавно пущена его первая очередь. Комбинат на самом берегу реки Вычегды, где когда-то обитала сама царица северных вод – белорыбица. Прямо из реки в цех, производящий щепу, идут и идут по транспортеру мокрыми бревнами-балансом вчерашние ели. И тут же, почти у самой реки, водоем-отстойник, где пенится такая же страшная, черная жидкость, какую сбрасывала в реку Кондровская бумажная фабрика. Отстойник не велик – это всего-навсего яма, вырытая в грунте. А что будет, когда эта яма-отстойник наполнится до краев? И видимо, для того, чтобы не произошло так называемого залпового сброса, из отстойника ручьем-канавой жижа, отходы комбината, понемногу сползают в реку…

Год 1967. Карелия. Кондопожский комбинат, гордящийся тем, на произведенной им бумаге печатается главная газета страны – «Правда». Комбинат на берегу Онежского озера ( Кондопожский залив). Официальной информации нигде не нахожу, но все, кто знает, как работает комбинат, в один голос утверждают, что каждый день от комбината в Онежское озеро отходят баржи-лихтера, наполненные промышленными отходами. Вроде бы эти баржи не уходят далеко в озеро, а сбрасывают всю грязь в Кондопожский залив. Это вроде бы лучше – грязь остается в прибрежной зоне, а потому, мол, не вредит воде самого Онего. Разговариваю с карельскими учеными-ихтиологами и узнаю от них, что за Кондопожским комбинатом давно числятся заметные грехи: «Кондопожская губа утеряла свое промысловое значение из-за отравления ее вод стоками целлюлозно-бумажного комбината. Прежде здесь добывалось до 1000 ц ряпушки. Перестало существовать стадо сунского сига ( когда-то этот сиг заходил на нерест в реку Суну, впадающую в Кондопожскую губу)» («Озера Карелии». Петрозаводск. 1959 год).

Список обвинения нашим промышленным предприятиям можно продолжать до бесконечности: там погубили такую-то реку, а там такую-то. Но тут идет речь только о так называемых видимых потерях, которые мы отмечаем, когда видим погибшую рыбу или совсем опустевший водоем. Но есть и другая, обычно не слишком приметная сторона деятельности тех же промышленных предприятий и того же сельского хозяйства…

В свое время мне довелось руководить работой «Природоведческой комиссии» Московской писательской организации, которая вела активную борьбу с неким «проектом переброски части стока северных рек на юг». Сам по себе этот одиозный проект уже в основе своей имел ложную предпосылку: помочь якобы катастрофически мелеющему Каспийскому морю. Но на самом деле Каспий и не думал безвозвратно мелеть – уровень воды в этом море периодически менялся, и уже в то время, когда работала наша Комиссия, вода в Каспийском море начала прибывать, затапливая прибрежные сооружение и размывая берега.

Против «проекта века», как именовали свое детище его упертые разработчики, восстала почти вся наша наука, но высказать в той же печати свои соображения оппонентам проекта не позволялось – в печати проект можно было только хвалить. И нам пришлось вести только так называемую кассетную войну. Мы проводили заседания нашей «Природоведческой комиссии», куда приходили самые разные ученые, обеспокоенные судьбой страны, мы записывали все выступления на пленку ( аудиокассеты) и только так вели борьбу с разработчиками проекта на информационном поле. Почти все записи наших заседаний, различных «круглых столов» хранились у меня, и я владел в то время достаточно полной информацией о состоянии наших внутренних водоемов. Именно тогда я и услышал от одного очень известного ученого ( а в нашей работе принимали участие и академики АН СССР), что прежней пресной воды, которая и обеспечивала нашу эволюцию, у нас уже и нет – наша так называемая пресная вода, что мы употребляем в пищу, по солевому составу приближается к морской воде… Что будет дальше с нашей эволюцией при таком качестве питьевой воды, сможет ли наша эволюция отследить головокружительную скорость изменения состава прежней пресной воды?.. Изменения эти, как вы понимаете, не слишком заметны – больше того, о них никто из простых потребителей даже не догадывается, но они имеют место и вряд ли несут с собой пользу для нашего здоровья… А что происходит с обитателями водоемов, вода которых «засаливается» на глазах. Какое качество жизни обещано при этом тем же щукам, окуням, лещам, сигам?..

Возможно, кто-то из моих читателей-собеседников слышал о таком северном водоеме – озеро Кенозеро. Это южная часть Архангельской земли на границе с Каргопольем и Восточной Карелией. Озеро проточное (бассейн Белого моря). Озеро большое, красивое, сейчас оно входит в Национальный парк… Когда-то в Кенозере водился (и в большом числе) сиг, который так и именовался – кенозерский. Но сига не стало. Не стало совсем недавно. На моей памяти ихтиологическая экспедиция искала ответ на вопрос: куда делся кенозерский сил, - и вроде бы нашла его…

Сиг нерестится под зиму, оставляя икру на каменистых лудах ( приподнятостях дна) и здесь оставленная сигами икра дожидается весны. Разумеется, качество-сохранность этой икры, а следом успех развития и появления на свет мальков зависят не в последнюю очередь от качества воды. Но по Кенозеру с некоторых пор гнали и гнали в плотах лес. Лес перед сплавом никто не освобождал от коры, то есть по озеру шли неокоренные бревна. Часто плоты из таких бревен для каких-то целей притормаживали в пути. А легче всего притормозить такой плот, и оставить его не какое-то время на месте там, где не очень глубоко, над озерными лудами. И здесь сплавляемый лес и терял часть своей коры, кора опускалась на камни луды, где нерестились сиги. Древесная кора разлагалась, из нее вымывались водой различные вещества, которые и губили икру, оставленную здесь. Вот так вроде бы и извели полностью кенозерского сига. Это заключение ученых-ихтиологов.

Вспоминается совсем недавнее время, когда над всеми нами висел громадный лозунг хрущевских времен: коммунизм это не только советская власть плюс электрофикация, но еще и химизация всей страны. И если о качестве воды в наших водоемах, о потерях той же Волги после строительства плотин еще можно было хоть как-то говорить, то об опасности для всей нашей жизни тотальной химизации ( и прежде всего химизации сельского хозяйства) нельзя было даже заикаться.

Год 1979. Калининская, ныне Тверская область. Крылатый отряд сельскохозяйственной авиации. Самолеты Ан-2, обслуживающие местные угодья – та же подкормка зерновых и многолетних трав. Рядом с самолетами, ожидавшими весенней работы, ангар с какой-то сельскохозяйственной химией. Чуть в стороне от ангара гора минеральных удобрений, которые у меня на глазах бульдозер сталкивает в овраг, где бушует весенний поток…Эти удобрения, которые тут же уносит весенняя вода, уже как бы и не существуют – их уже как бы и распылили над полями: летчики куда-то летали по своим личным делам, жгли отпущенный на сельскохозяйственные работы бензин и теперь, чтобы закрыть «левые» рейсы, сбрасывали в овраг минералку.

Минеральные удобрения ( те же соли, превращающие пресную воду в морскую), богатые азотом уходят по оврагу в речку, а там в реки… А что такое те же азотные удобрения для водоема? А то же самое, что и для полей, и для лугов – они и в водоеме вызовут активный рост растений. И водоемы, куда поступают те же азотные удобрения с полей и лугов (их попросту вымывают дожди, весенние воды), начинают усиленно зарастать. Так, зарастая травой, гибнут многие наши пруды, озера, гибнут и реки, если к тому же плотина водохранилища отказывает им в очистительном весеннем половодье.

В наши водоемы с сельскохозяйственных угодий попадает и вся ядохимия, попадает чаще всего не «залпами», не смертельными дозами, как попадает в водоемы яд промышленных предприятий при залповом сбросе отходов, а небольшими дозами, постепенно. Но ведь яды, которые долго не разлагаются на неядовитые компоненты ( а такие, увы, в сельскохозяйственном производстве оказываются пока в абсолютном большинстве), имеют страшную для всего живого способность – накапливаться в живом организме. Увы, у нас и об этом не принято, по-моему, до сих пор рассказывать населению, доносить до людей правила санитарии, которые крайне необходимо знать каждому в современных условиях.

1984 год. Финляндия. Учебники для финской средней школы. Детишкам, будущим гражданам страны, на страницах учебника подробно рассказывают о кислотных дождях. Кислотные дожди – порождение промышленных предприятий. Различные окислы выбрасываются в атмосферу трубами заводов, фабрик, теплоэлектростанций – это в основном продукты сгорания углеводородного сырья, которые затем в виде «кислотных дождей» возвращаются на землю.

От кислотных дождей страдают леса, луга, пашни ( закисляется почва, а на кислых почвах уже совсем не тот урожай), страдают озера, страдает рыба. На графике, приведенном в школьном учебнике, понятно показано, какой именно показатель кислотности воды губителен для тех или иных рыб ( для их икры, молоди). И финские дети чуть ли не с пеленок знают, что кислотные дожди могут извести в озере всю рыбу. Со школьной скамьи запоминают они, что с закислением почвы и воды можно бороться – для этого надо известковать почву, раскислять и воду водоема. А главное, надо бороться с дымящимися трубами предприятий.

В тех же учебниках для средней финской школы нахожу подробный рассказ о том, как влияют на здоровье человека те или иные опасные вещества. На странице учебника рисунок: фигура человека и вокруг него враги – продукты сгорания бензина, ядохимикаты, сельскохозяйственные удобрения и так далее, и стрелками показаны те наши органы, которые эти «враги» прежде всего атакуют. Ученики финских школ в 1984 году знали, как опасны те же тяжелые металлы и откуда они могут попасть в наш организм.

Возвращаюсь домой, вижу пожелтевшую от кислотных дождей хвою сосен в Карелии, на берегу своего Пелусозера. Лечу на самолете из Петрозаводска в Москву. Прямо под нами оранжевое облако, поднимающееся над Чероповецким химическим комбинатом. Слышу рассказы о вишнях, погибших этой весной в Борисоглебском районе Ярославской области после какого-то особого дождя. А в прессе, на радио, на телевидении тишина. Молчат и преподаватели школ. Будто все согласились с тем, что без так называемой тотальной химизации страны не видать нам никогда светлого будущего.

Середина восьмидесятых годов. Перестройка. Гласность. Газета «Московская правда», кажется, серьезно занялась экологическими проблемами. Статья о том, какого качества продукты питания получаем мы с полей, удобренных нашими же собственными отходами. Стоки канализации, смешанные с промышленными отходами и стоками с городских улиц, в конце концов попадают на так называемые поля орошения, где испаряется постепенно влага, и откуда затем твердая часть городских отходов угодит на поля пригородных сельхозпредприятий. Так вот в этой твердой части городских сбросов, в этих удобрениях, богатых прежде всего азотом, неугомонные исследователи-журналисты эпохи перестройки, обеспокоенные состоянием здоровья горожан, обнаружили такое количество разнообразных тяжелых металлов, которое в десятки раз превышало все предельно допустимые нормы. И вся эта «грязь» в конце концов переходила в те же овощи, от которых доставалась и нам с вами.

Я уже упоминал, что долго не разлагающиеся яды ( в том числе и тяжелые металлы, поражающие не в последнюю очередь нашу наследственную систему и приводящие к самым опасным заболеваниям) обладают способностью накапливаться как в отдельных органах живых существ, так и по так называемой пищевой цепочке. Так, например, курица, потребляющая постоянно корм, где присутствует вроде бы совсем немного яда (сама курица от этого количества яда пока не погибает), несет яйца, где в конце концов и концентрируется попавший до этого в организм курицы яд. Так, если самой домашней птице достается одна условная единица опасного вещества, то в курином яйце этого вещества уже в тридцать раз больше. Пчела, собравшая вместе с нектаром и пыльцой ту же самую условную единицу яда, вроде бы и не испытывает пока особых «неудобств» от этого, а вот в меде, который пчелы накапливают в сотах, уже в восемь раз больше этого ядовитого вещества.

В наши водоемы попадают те же тяжелые металлы (свинец, ртуть…). В воде их другой раз и не так уж много, их концентрация вроде бы и не слишком превышает предельно допустимые нормы, а вот уже тот же зоопланктон ( беспозвоночные животные, обитающие в толще воды, которыми питается молодь почти всех наших рыб) собирает в себе тех же тяжелых металлов побольше. Мальки рыб, поедающие этих рачков, коловраток, еще в большем количестве накапливают в своем теле опасные вещества. Окуньку же, поедающему мальков, суждено уже накопить в себе ядовитых веществ в таком количестве, что употребление такого окунька в пищу может быть крайне опасным. Ну, а наших ядовитых окуньков в свою очередь поедает щука, которая накапливает в себе еще больше опасных веществ.

Вот так и работает пищевая цепочка накопления ядовитых веществ… А кто из нас с вами знает все это? А ведь мы с вами ловим рыбу не только на таежных озерах, жизни которых пока не всегда угрожает ядовитый пресс нашей промышленной цивилизации. Скажите, пожалуйста, кто проводил анализ рыбы, пойманной рыболовами-спортсменами в той же Москве-реке во время Бронницких соревнований на спиннинг? Все ли участники подобных соревнований знают, что рыбу из Москвы-реки под Бронницами скорей всего крайне опасно употреблять в пищу? А тогда куда девать свои уловы нашим лихим спортсменам?

В прошлом году под Ярославлем на Волге проводились соревнования спортсменов-удильщиков. Судя по рассказу областного радио, для участия в этих соревнованиях прибыли команды из многих городов. Были там, видимо, и победители и рекордсмены. И совсем вскользь радиожурналист напоследок сообщил слушателям, что пойманную рыбу вроде бы выпускали… Почему? То ли нашим неугомонным охотникам за рыбешкой-мелочью стало вдруг жаль обманутых плотвичек и подлещиков? То ли их заранее предупредили, что пойманную в Волге рыбу есть никак нельзя?.. И будто отвечая на мои вопросы, день-два спустя то же областное радио передало беседу с санитарным врачом, который на вопрос: можно ли употреблять в пищу рыбу, пойманную в Волге в районе Ярославля,- прямо ответил: «Нельзя!» Тогда что же за соревнования только что проводили в Ярославле на Волге?! Если нельзя есть пойманную рыбу, значит, ее надо отпускать, причинив ей как можно меньше вреда. То есть отпускать надо тут же, как только она будет поймана. Но тогда как оценить победителя после соревнований – ведь для этого надо предъявить весь улов, скопленный за все время мероприятия. Значит, рыбу можно отпустить только в конце «рабочего» дня, предварительно помучив ее в том же садке, на тех же весах… Вернется ли такая рыба к прежней жизни?!

Честное слово, я никак не могу отделаться от мысли, что все подобные «соревнования» это что-то вроде пира во время чумы. Ведь еще в начале девяностых годов было хорошо известно ихтиологам и санитарным врачам Ярославля, что содержание тех же тяжелых металлов (ртути, свинца…) в рыбе, обитающей в Волге под Ярославлем и в ее притоках, намного (порой в десятки раз) превышает предельно допустимые нормы. Об этом в свое время тоже был откровенный разговор по тому же областному радио славного города Ярославля.

А какого качества рыбу ловят сейчас наши рыбачки на Нижней Волге? Проверял ли кто качество воды в Волге по всему ее течению? И не стала ли давно наша Великая русская река буквальным образом сточной канавой для Европейской территории нашей страны?..

Правда, здесь есть некоторые оправдания тем товарищам, которые вроде бы обязаны хотя бы информировать общественность о качестве наши внутренних вод – общая разруха в стране (сокращено промышленное производство, сельское хозяйство по причине деградации не располагает средствами для закупки сельхозхимии) имеет и свои положительные стороны: последнее время мы не в такой степени, как лет пятнадцать тому назад, уничтожаем жизнь в наших водоемах…Зная неплохо Нижнюю Волгу в самом начале шестидесятых годов и зная, что делали и делают с водой нашей матушки-Волги, я бы лично очень поостерегся не только пить воду из Великой русской реки, но и употреблять в пищу рыбу, пойманную в ее водах.

Завершая разговор о качестве воды в той же Волге, не могу не вспомнить недавнюю публикацию в Ярославской областной газете, в которой речь шла о воде, которую потребляют в пищу жители областного центра. Автор этой публикации открыл читателям такую страшную тайну… Оказывается, в природе существует некий перечень городов, жители которых во имя их здоровья должны быть переселены на другое место по причине безобразного качества воды, которым они пользуются в данном населенном пункте. Так вот, в этом жутком списке славный город Ярославль стоит вроде бы на втором месте вслед за удмурдским городом Воткинском…Как вы понимаете, речь идет, применительно к Ярославлю, о качестве питьевой воды, источником которой является река Волга.

Как чувствуют себя рыбы в такой воде? О том, что эту рыбу нельзя употреблять в пищу, мы с вами уже говорили. А что несут нашим судакам, щукам, лещам, налимам те же тяжелые металлы, те же ядохимикаты?.. Яды, попавшие в живой организм непосредственно или накопленные по пищевой цепочке, обычно прежде всего обрушиваются на детородные органы, на органы размножения, то есть природа , встретившись с угрозой для жизни индивидуума, как бы запрещает этому потенциально не здоровому индивидууму размножаться, а если таковое размножение все-таки может иметь место, то такое потомство , как правило, бывает нежизнеспособным.

1988 год. Финляндия. Хельсинки. Слушаю научный доклад о судьбе балтийских тюленей. Число их в последнее время стало заметно сокращаться. Никто их не добывает, никто не встречает погибших по каким-то причинам . И размножаются они вроде бы, как и прежде, по крайней мере так же устраивают свои брачные игры, где самки, как и положено, встречаются с самцами, которые передают им свое семя. Учены обследовали после брачных игр самок, которые, судя по наблюдениям, успешно спарились с самцами… И часто такие самки оказывались бесплодными. Дальше были обнаружены и причины бесплодия: у самок тюленей произошли такие изменения органов размножения, что оплодотворения не происходит и плод после спаривания не образуется. И виной всему ядохимикаты, пестициды, попавшие с сельскохозяйственных угодий в воду Балтийского моря…Как действуют те же самые ядохимикаты на рыб Балтийского моря, мне не удалось узнать – с учеными-ихтиологами я в тот раз так и не встретился… Но предположение, что те же пестициды и тяжелые металлы должны угнетать органы размножения рыб, специалист по балтийским тюленям мне осторожно подтвердил.

1980 год. Горный Алтай. Акташ. Улаган. Балыктыюль. Директор совхоза «Советский Алтай» задумал заселить горные озера пелядью. План осуществил. Рыба вроде прижилась, стала набирать вес. В сети при контрольном улове стали попадаться очень приличные экземпляры. Ожидали, что эта самая пелядь вот-вот станет давать потомство. Но потомства все не было и не было. В чем причина? На этот вопрос не могли никак ответить и ихтиологи, привлеченные директором совхоза к «делу пеляди». Я тоже интересовался этим «делом» и в конце концов услышал в ответ, правда, очень тихую догадку… В районе населенных пунктов Акташ, Улаган залегала киноварь, руда, содержащая ртуть. В Акташе работал рудник, добывающий эту руду. А по берегу озера в районе того же Акташа очень часто являлись миражи-видения, виновниками которых были пары ртути. Видимо, ртуть содержалась и в воде озер, куда выпустили пелядь. Правда, никто в то время так и не удосужился провести анализ воды в озерах… А может быть, действительно именно ртуть, тяжелый металл, крайне опасный для любой жизни, и был виноват в том, что репродуктивные способности пеляди-новосела были подавлены?.. Но это всего лишь моя догадка…

Вот теперь и постарайтесь самостоятельно поискать ответ, какая судьба ждет многие наши водоемы, как вернуть нам нашей воде ее прежние высокие качества… Я думаю, что прежде всего нам необходимо выиграть войну, как теперь говорят, на информационном поле: победить молчание, добиться открытой информации о качестве жизни наших водоемов в настоящее время. Нельзя жить только сказками и легендами о прошлых счастливых временах. Нынче другое время, когда умолчание, сокрытие правды о сегодняшней жизни равносильно геноциду народа!

О себе могу сказать, что меня нынче устраивают только встречи с обитателями наших северных водоемов, которые пока не приняли на себя слишком тяжелый пресс нашей варварской цивилизации…

Онегов А.С.
январь – февраль 2005 года.